18+ Варлам Шаламов «Левый берег». Условный цикл, 1985 год. Читает Сергей Чонишвили. Варлам Тихонович Шаламов — русский поэт и писатель, узник сталинских лагерей. Его рассказы — художественно осмысленное документальное свидетельство увиденного и пережитого за тринадцать лет, проведённых в заключении на Колыме. Яркая, бескомпромиссная «лагерная проза» Шаламова — это страшная панорама жизни, страданий, смерти заключенных советского ГУЛАГа. Это пятидесятиградусный мороз, голод, расстрелы,...
Спецуказания» были приказом убить, не выпустить живым, и Крист это понимал. Только думать об этом было некогда. И – не хотелось думать.
Но уберечься было нельзя. Буква «Т» в литере Криста была меткой, тавром, клеймом, приметой, по которой травили Криста много лет, не выпуская из ледяных золотых забоев на шестидесятиградусном колымском морозе. Убивая тяжелой работой, непосильным лагерным трудом, прославляемым как дело чести, дело славы, дело доблести и геройства, убивая побоями начальников, прикладами конвоиров, кулаками бригадиров, тычками парикмахеров, локтями товарищей… Убивая голодом – «юшкой» лагерного супчика.
Андреев улыбнулся как-то особенно, по-доброму.- Ну,- сказал он, тихонько дергая меня за ворот рубахи.- Вы - можете сидеть в тюрьме, можете. Говорю вам это от всего сердца. Похвала Андреева была самой лучшей, самой значительной, самой ответственной похвалой в моей жизни. Пророческой похвалой.
Всю свою жизнь я не могу заставить себя называть подлеца честным человеком.И думаю, что лучше совсем не жить,если нельзя говорить с людьми вовсе или говорить противоположное тому, что думаешь.
Что вы спрашиваете о Конституции ? Ваша Конституция - это уголовный кодекс
Сразу после приговора я мог убить доносчиков и лжесвидетелей. Убил бы их наверняка, если б вернулся после суда на Джелгалу. Но лагерный порядок предусматривает, чтоб вновь приговоренные никогда не возвращались в тот лагерь, откуда их привезли на суд.
(Варлам Шаламов. "Мой процесс", 1960)
Вышка лагерной зоны – вот была главная идея времени, блестяще выраженная архитектурной символикой.
(Варлам Шаламов. "По лендлизу", 1965)
Не то что я боялся ,что у меня украдут деньги. Я давно уже ничего не боялся, а просто с деньгами было лучше, чем без денег.
А женщина эта, нежное и прелестное лицо которой помню я и сейчас, хоть никогда ее больше не видел, была Эдит Абрамовна, вольнонаемная, партийная, договорница, медицинская сестра с прииска «Ольчан». Она влюбилась в Сергея Михайловича, сошлась с ним, добилась его перевода на «Ольчан», добилась его досрочного освобождения уже во время войны. Ездила в Магадан к Никишову, начальнику Дальстроя, хлопотать за Сергея Михайловича, и когда ее исключили из партии за связь с заключенным – обычная «мера пресечения» в таких случаях, – передала вопрос в Москву и добилась снятия судимости с Лунина, добилась, чтобы ему разрешили экзамен в Московском университете, получить диплом врача, восстановиться во всех правах, и вышла за него замуж формально.
А когда потомок декабриста получил диплом, он бросил Эдит Абрамовну и потребовал развода.
Любовь не вернулась ко мне. Ах, как далека любовь от зависти, от страха, от злости. Как мало нужна людям любовь. Любовь приходит тогда, когда все человеческие чувства уже вернулись. Любовь приходит последней, возвращается последней, да и возвращается ли она? Но не только равнодушие, зависть и страх были свидетелями моего возвращения к жизни. Жалость к животным вернулась раньше, чем жалость к людям.