Если б кто - нибудь спросил у меня, чего я ищу, что я больше всего ценю в этом мире, я бы ответила: не любовь (она вечно оканчивается скандалом), не дружбу (дружба тает с годами, рассеивается, превращается в воспоминание), а братство - братство я ставлю превыше и дружбы, и любви, потому что это единственное, мне кажется, на что можно положиться.
К писательскому ремеслу мой старший брат всегда испытывал некоторый священный трепет. Он верил, что книга может поднять человека из бедности, избавить от смятения, излечить от недугов. С помощью книги, ему казалось, можно услышать зов истины, достичь чего-то нового, справедливого или хотя бы человечного.
Мне хотелось подумать о том, о чем я часто думаю теперь: что все - не зря, не напрасно, не даром. Что каждый миг нашей жизни - действительно важный фрагмент какой-то огромной чудесной картины, который имеет и собственную ценность, и смысл, и свет. А поскольку мы до поры до времени не видим всю ее целиком - то, как говорят мудрые хасиды, уже не волнуйтесь вообще ни о чем, и куда бы вы ни шли, идите, танцуя!
Хорошо, я уже знала, что существуют периоды времени, когда люди и вещи имеют смутные, почти прозрачные очертания, словно в дремоте, а формы выходят за собственные пределы, тают в паутине и дымке, все истребляется какими-то неясными стихиями, причем это объективная реальность, недаром в доме напротив кто-то скотчем прилепил под окном листок с надписью:"Город, где никто и никогда".А чтобы не замыкаться на мысли или желании, надо смотреть на звезды и необъятные дали. Мир мерцает как майский жук. А пока на дворе безжизненная погодка, напоминающая конец света - можно вырезать из календаря репродукцию Пиросмани "Медведь на суку в лунном свете" - ее хорошо считать видом из окна, но этот эффект возможен только ночью.
А на стене над диваном висела та самая картина, какая коллекционеру Заволокину за всю его долгую жизнь ни разу не попадалась, чего он за пятьдесят с лишним лет не видел никогда и не покупал: обыкновенный деревенский пейзаж на берегу реки, несколько желто-коричневых домов, стоящих рядком, открытый дворик, желтые бельевые веревки, на них полощутся от волжского ветра две простыни.
Двумя мазками написана фигурка молодой женщины, рядом мальчик на трехколесном велосипеде.
И воздух, такой легкий прозрачный воздух, какой бывает только на высоких волжских берегах, пронизанный солнцем, ясный, чистый, каким мы легко дышали, когда были детьми.