Роман «Пушкин» посвящен детству, отрочеству и юности поэта. Талантливый исследователь и художник, знаток пушкинской эпохи, Ю.Н.Тынянов (1894-1943) сумел не только запечатлеть живой образ самого поэта, но и воссоздать атмосферу его семьи, лицея, характерные черты литературной и художественной жизни первых десятилетий XIX века.
Со вздохом и горечью давал он сыну наставления:
- Саек в Гостином дворе и пирожков отнюдь не покупай. Тебя обступят купцы и станут кричать: "Саек, саек горячих!" Эти сайки - яд, и я однажды чуть не умер от них. На Невском проспекте, помни, ты можешь встретить государя, он, говорят, нынче каждый день гуляет по Невскому проспекту. Завидя его, ты должен стать вот так и поклониться вот так.
"она любила в театре все, кроме сцены"
После отъезда Карамзина, дяди, Вяземского он [Пушкин] бродил целый вечер с раздутыми ноздрями, со странной решительностью, в самозабвении, и Данзас с карандашом в руке, сдержав дыханье, приглядывался к нему и быстро рисовал, но так и не смог совладать и бросил начатый рисунок. Подошёл Миша Яковлев, и он объяснил ему: он хотел нарисовать Пушкина обезьяною, сочиняющею стихи, - и не вышло: получился Вольтер, не было никакого сходства. Но так как Пушкин - помесь обезьяны с тигром, то он хотел потом нарисовать его в виде тигра, готовящегося к прыжку; сходство было, всё шло хорошо, но, к сожалению, получился настоящий тигр.
...если хотите обнять весь этот парк, а потом и произвести отбор самого великого, нужно наблюдать его с разных точек зрения, при разных условиях, чтобы один памятник не походил на другой. Лучшее время для этого – темнота. Гуляйте в вечернюю пору, и вы увидите, как все крупные черты проясняются... Вечер – время льготного хода для мыслей, утро – время проверки
Всем в Москве правили старухи. Москва была бабье царство. Жабами сидели они в креслах в Благородном собрании и грозно поглядывали вокруг. У каждой был свой двор и свои враги; они все помнили, всех знали. Суждения Офросимовой и анекдоты о Хитровой заменяли Москве ведомости, которые читали только во время войн. Всю зиму была здесь ярмарка невест. Усадив их в возки и бережно подоткнув со всех сторон, везли этот редкостный товар осенью по широким дорогам в Москву, и у застав возки останавливались. Золотились главы церквей, зеленели сады, и у невест екали сердца. Потом их показывали московским старухам, и те, оглядев, брали их под свое покровительство. Вскоре на каком-нибудь балу девичья судьба решалась. Старухи судили, рядили, разводили и вновь сводили. Все рабы Гименея, мужья под пантуфлею, разорившиеся игроки, люди, у которых почему-либо не открылась карьера, составляли средний возраст Москвы.
Его любовь была точна, как время, как военный шаг, марш. Как будущее. Больше всего, точнее всего будущее было предсказано прошлым, прошедшим.
Они пламенно хотели умереть и быстро продвигались по службе.
Вечер - время льготного хода для мыслей, утро - время проверки. <...> Такова дисциплина поэзии.
Монфор довольно счастливо рисовал кудрявых, как Сонцев, купидонов с луком и стрелой. Все попросили его показать свое искусство, и он охотно нарисовал в альбом Надежде Осиповне слепого купидона, оттенив выпуклости рук и ног, мелко завив волоса и означив ямки на щеках.
Наконец в нумере двенадцатом появилось стихотворение Дельвига. Нумер переходил из рук в руки. Александр сидел, кусая губы: о нем забыли. Он словно попал в неизвестную страну, где были свои законы и где очень быстро забывали друг о друге.