«Клузий объявлял новейшее время как психиатрический этап в жизни всего человечества. Психиатрия — мгновенное искусство духа царя — есть завершение всемирной томительной истории человеческого рода; психиатрическая форма правления народами есть высшая, действительная свобода людей, потому что все законы государства немедленно отмирают и общая жизнь делается внезапной в своей судьбе, неожиданной, непредвиденной и полной восторженного интереса: каждый может ежедневно умереть или быть объявленным бессмертным в зависимости от колебания духа царя, его магического психоза. Свой же дух даже царь предвидеть не может — поэтому психиатрическое государство есть неизбежно абсолютная свобода — оно есть движение из царства законов в рай беспричинности. Поэтому… <…> рай в Кутемалии уже надо считать созданным, ибо основание всякого рабства и унижения человека — высший закон всех стихий — причинность — уничтожена тем, что Озний первый из царей применил в мире собственную психиатрию, которая действует не только беспричинно, но и против любых причин. Только тот человек, который бежит власти Озния, остается в мертвом царстве своей причинной судьбы — и тому неизвестен кутемалийский рай, где сверкают молнии психиатрического царства ослепляющей свободы».(из неизданной повести)
Чем ничтожней существо, тем оно больше радо жизни, потому что менее всего достойно ее. (...) тем прекрасней душа его.
Гениальность – не орден на лацкане и не учтивый комплимент, гениальность есть диагноз, имеющий оборотную сторону, о чем неизбежно придется говорить, если мы хотим природу гения понять.
Платонов свои мысли развил: «Для ЭРЕНБУРГА СССР и коммунизм – это лучшее из плохого. Он, только сидя в Париже, любит Советский Союз, а приедет сюда и опять ничего не понимает. А я в таких сильных средствах, как жизнь за рубежом, не нуждаюсь. Съездить интересно, но только для того, чтобы позаимствовать подробности быта».
Нечто похожее было высказано Платоновым и в рецензии на сборник прозы Александра Грина с довольно жестким, хотя и не столь резким заключением: «…мир устроен иначе, чем видит его Грин в своем воображении, и поэтому сочинения Грина способны доставить читателю удовольствие, но не способны дать ту глубокую радость, которая равноценна помощи в жизни. Удовольствие, которое приобретает читатель от чтения Грина, заключено в поэтическом языке автора, в светлой энергии его стиля, в воодушевленной фантазии. И за одно это качество автор должен быть высоко почитаем. Но было бы гораздо лучше, если бы поэтическая сила Грина была применена для изображения реального мира, а не сновидения, для создания искусства, а не искусственности».