Настоящее издание представляет собой новое жизнеописание, пожалуй, самой колоритной фигуры мирового революционного движения XIX века - Михаила Александровича Бакунина (1814 - 1876), которого современники называли "отцом анархии", "апостолом свободы" и "гражданином мира". Доктор философских наук В.Н.Демин предпринял попытку преодолеть бытовавшее долгое время одностороннее представление об этой незаурядной личности, показав Бакунина не только в окружении его замечательной семьи и великих друзей...
У Бакунина был давний счет к русскому чиновничеству. Еще в годы первой эмиграции в работе «Русские дела» он писал: «Только закоренелый немецкий бюрократ, никогда не выходивший за порог своей канцелярии, никогда не заглядывавший ни в какие другие книги кроме своих реестров и таблиц, мог быть повергнут в глубокое изумление чудесным, столь крепко спаянным организмом русского чиновничества. Сведущий критик должен как раз в этом усмотреть наиболее опасное и наиболее разрушительное место всей системы. Как ни богат относящийся сюда материал, если бы мы пожелали осветить его примерами, но мы хотим быть сейчас краткими и сказать, что, начиная с верхушки этой пирамиды и вплоть до ее основания, все чиновники крадут самым циническим образом. Это является настолько общим правилом, это считается настолько тесно связанным со службою, что начальник в крайнем случае попрекнет своего подчиненного разве тем, что тот не по чину берет. Это разложение составляет необходимое следствие нищенских окладов, получаемых бедною по своему происхождению массою чиновников, также и того безобразного положения, что никаких моральных понятий о долге в принципе для них совершенно не существует да и не может существовать ввиду безусловного послушания и полнейшей несамостоятельности, которые требуются от каждого хорошего русского чиновника в качестве его первой и единственной обязанности. Обман настолько здесь укоренился, что чиновник, имеющий идеальное представление о своих обязанностях, рассматривается остальными как враг, который или бывает вынужден действовать так же, как и они, или же подвергается утонченнейшим издевательствам и ужасающим преследованиям. Честный человек среди воров должен погибнуть. Ни о чем не подозревая, он или будет сделан соучастником преступления с помощью подлога в документах, или же объявлен политически неблагонадежным, и горе ему, если в обоих случаях у него не найдется покровителя при дворе! Он должен уйти, “он — якобинец, он не хочет брать взяток!” — говорят о нем, и высшее начальство в своих собственных интересах помогает отделаться от чудака, позволившего себе иметь иное понятие о государственной службе. Видимость — вот все, что требуется в России от хорошего чиновника; видимость приносит повышение в чине, ордена и деньги, существо же ведет в Сибирь. В результате всего этого, несмотря на столь искусно скомпанованный механизм, в чиновном мире царит величайшая дезорганизация. Нет ни одного сенатора, ни одного министра, ни одного начальника департамента в Петербурге и провинции, которые не крали бы. Даже жены чиновников используют эту привилегию своих мужей. Супруга министра полиции Бенкендорфа привозила целые пароходы контрабанды в Кронштадтский порт и содержала через посредство своих крепостных служанок большие торговые склады. <…> Таким образом, русский чиновный мир оказывается неисправимым, он угнетает народ, парализует даже хорошие, благодетельные предначертания царя или совершенно их игнорирует и этим ведет его к падению». Это написано в середине XIX века, но с тех пор мало что изменилось; разве что царя больше нет да мздоимство стало более изощренным, но российские чиновники все так же чувствуют себя хозяевами жизни.
Вот одно из характерных высказываний Бакунина по данному поводу из письма Альберу Ришару от 1 апреля 1870 года, которое обычно расценивается как антисемитское: «Либкнехт… <…> опубликовал против нас статью одновременно глупую и подлую, написанную пройдохой, которого зовут Боркгейм, маленьким евреем, орудием Маркса. Заметь, что все эти наши враги, все эти шавки — евреи: Маркс, Тесс, Боркгейм, Либкнехт, Якоби, Вейсс, Кон, Утин и мн[огие] другие — евреи. Все они принадлежат к этой предприимчивой, интриганской, эксплуататорской и буржуазной нации — по традиции и по инстинкту. Маркс, самый достойный среди них, обладает большим интеллектом, но в то же время следует признать, что он совершенно неуживчивый человек, отвратительный характер, тщеславный, раздражительный, завистливый, подозрительный, скрытный, вероломный, способный на все и интриган донельзя, как, впрочем, все евреи. Я начал серию писем в ответ всем этим еврейским и немецким шавкам. Я хочу покончить с ними…» Резко? Безусловно! Впрочем, мало чем отличается от русофобских заявлений Маркса типа: «Ни одному русскому я не верю…»
Николай Иванович Жуковский близко сошелся с Бакуниным. «Жука я люблю, — писал о нем позднее Михаил Александрович Огареву, — он артист, и за ним водятся разные артистические блохи, но у него есть сердце, и много сердца»
Бакунин обладал великолепной способностью развивать самые абстрактные понятия с ясностью, делавшей их доступными каждому, — пишет он, — причем они нисколько не теряли в своей идеалистической глубине… Бакунин мог говорить целыми часами, спорить без устали с вечера до утра, не теряя ни диалектической нити разговора, ни страстной силы убеждения. И он был всегда готов разъяснять, объяснять, повторять без малейшего догматизма. Этот человек рожден был миссионером, пропагандистом, священнослужителем. Независимость, автономия разума — вот что было тогда его знаменем, и для освобождения мысли он вел свою войну с религией, войну со всеми авторитетами. А так как в нем пыл пропаганды сочетался с огромным личным мужеством, то можно было уже тогда предвидеть, что в такую эпоху, как наша, он станет революционером, пылким, страстным, героическим. Вся жизнь его была посвящена одной лишь пропаганде.
Герцен про Бакунина.
Бакунин был первым русским, серьезно познакомившимся уже в 40-х годах с идеями Маркса. Причем материализм и атеизм Маркса, его политическая экономия, бесспорно, повлияли на него. Отсутствие у Бакунина в это время каких-либо догматических представлений, несвязанность его с тем или иным политическим или философским течением, направлением, школой способствовали сравнительно легкому усвоению ряда импонирующих ему идей Маркса. «Маркс был тогда гораздо более крайним, чем я, — вспоминал он спустя почти 30 лет, — да и теперь он, если не более крайний, то несравненно ученее меня. Я тогда и понятия не имел о политической экономии, и мой социализм был чисто инстинктивным.
В переживаемое нами время нужно быть последовательным и верным своим убеждениям вплоть до риска своей головой, потому что эта последовательность и эта верность составляют единственную охрану нашего достоинства. Очень трудно быть последовательным, но позорно не быть таковым.