Раньше мир был прост. Он был лишь немногим больше посёлка, где жили Вовка с мамой. Где-то неподалёку, вероятно, за речкой, лежали города и страны, нарисованные на картах – Ленинград, Москва Африка, – о которых говорило радио и о которых писали в книжках.
В мире жило не так уж много людей и все они относились к Вовке самым наилучшим образом. Всё, что будет сегодня, завтра, через год, – всё было заранее известно.
Жизнь обрушилась на Вовку как водопад, как стремительный поток людей, городов, вопросов и происшествий Жизнь была ясной, как медная пуговица.
Отъезд всё изменил.
Мир оказался сложным. Он тянулся на тысячи и тысячи километров. Его пересекали бурные реки, высокие горы и бесконечные железные дороги. Над ним летели стремительные самолёты. Тупоносые автобусы тащили по его дорогам оранжевые хвосты пыли. По морям плыли, качаясь, пароходы, и двухтрубные паромы несли через реки на своей спине стада красных вагонов.
Мир населяли строители, лётчики, охотники за тиграми. Тысячи хороши людей. Но в нём жил и вор Кожаный, бродил по улицам безнадзорный Степан-Григорий, разъезжал по своим, никого не касающимся, делам толстоносый пассажир в разрезанном донизу валенке.
В мире было всё. Не было только человека, которому Вовка мог бы сказать короткое ласковое слово «папа»…
Раньше мир был прост.
Он был лишь немногим больше посёлка, где жили Вовка с мамой.
Где-то неподалёку, вероятно, за речкой, лежали города и страны, нарисованные на картах – Ленинград, Москва Африка, – о которых говорило радио и о которых писали в книжках.
В мире жило не так уж много людей и все они относились к Вовке самым наилучшим образом. Всё, что будет сегодня, завтра, через год, – всё было заранее известно.
Жизнь была ясной, как медная пуговица.
Отъезд всё изменил.
Жизнь обрушилась на Вовку как водопад, как стремительный поток людей, городов, вопросов и происшествий.