Джеральд Даррелл — великолепный писатель-натуралист, знаменитый путешественник, обладатель неповторимого дара рассказчика и тонкого юмора. Его книги помогают миллионам детей и взрослых по всему свету по-новому взглянуть на мир живой природы и ощутить себя неотъемлемой его частью. «Зоопарк в моем багаже» — увлекательная хроника захватывающего шестимесячного путешествия, которое совершил Даррелл в королевство горной саванны — Бафут, в Западной Африке. Пойманные им во время этой...
— Филип, – сказал я, – ты врожденный болван. — Да, сэр, – радостно согласился Филип.
Мне давно надоело слушать и читать про "кишащий диким зверьем опасный и коварный тропический лес". Во-первых, он не опаснее, чем наш Нью-Форест летом, во-вторых, вовсе не кишит дичью и в каждом кусте там не сидит готовый прыгнуть на вас злобный зверь. Конечно, животные есть, но они предусмотрительно избегают вас. Пройдитесь через лес до Эшоби – вы не насчитаете и десятка "диких зверей". А как бы мне хотелось, чтобы описания были верны! Как бы хотелось, чтобы в каждом кусте таился "свирепый обитатель леса". Насколько легче было бы работать зверолову.
На эшобийской тропе нам более или менее часто попадалась лишь одна живность – бабочки, но они явно читали не те книги и решительно не хотели на нас нападать.
Я вообще чувствую себя не в своей тарелке, когда приходится иметь дело с великолепными алогизмами административного разума.
Фон щедрой рукой наполнил три стакана шотландским виски и, радостно улыбаясь, вручил нам. Я посмотрел на четыре дюйма неразбавленного виски в моем стакане и вздохнул. Что бы ни совершил Фон со времени моего прошлого визита, в общество трезвости он не вступил.
Мне и в голову не приходило, что Фон стал по моей милости литературным героем.
– Когда я ездил в Нигерию, – сказал он, задумчиво разглядывая на свет бутылку, – когда я ездил в Лагос на встречу королевы, там у всех европейцев была твоя книга. Очень много людей просили меня написать имя на твоей книге.
Представив себе Фона раздающим в Лагосе автографы на экземплярах моей книги, я просто онемел.
– Виски кончилось, – констатировал он.
– Да, – безучастно подтвердил я.
– Ладно. – Фон приободрился. – Будем пить джин.
Сердце у меня оборвалось. Я-то надеялся, что мы теперь перейдем на что-нибудь более невинное, вроде пива, отдохнем от спиртного... А Фон рявкнул что-то одной из своих жен, она убежала и тут же появилась снова с джином и горькой настойкой. У Фона было свое представление о том, как пить джин. Он наливал полстакана джина и подкрашивал его горькой настойкой до густо-коричневого цвета. Эта смесь в два счета уложит слона. При виде такого коктейля Джеки поспешила заявить, что врач строго-настрого запретил ей пить джин. Фон не стал настаивать, хотя было ясно, что он чрезвычайно низкого мнения о знахаре, который способен сказать такое.
– Какой же он милый, – сказала Джеки.
– Какой он славный, – подхватила Софи.
– Да, – гордо отозвался я, – это...
– Как мы его назовем? – перебила меня Джеки.
– Надо придумать для него хорошее имя, – сказала Софи.
– Это чрезвычайно редкий... – снова начал я.
– Может быть, Пузырь? – предложила Софи.
– Нет, какой же это Пузырь? – возразила Джеки, критически обозревая зверька.
– Это Euoticus...
– А может быть, Мечтатель?
– Еще никто не привозил...
– Нет, на Мечтателя он тоже не похож.
– Ни в одном европейском зоопарке...
– А если Пушок? – спросила Софи.
Я содрогнулся.
– Если уж непременно давать ему кличку, назовите его Пучеглазым, – предложил я.
С первого взгляда никто бы не принял этих двух животных даже за отдаленных родственников. Черноногая мангуста, хотя она была еще детенышем, достигала двух футов в длину и около восьми дюймов в высоту. У нее была грубоватая, скорее собачья морда с темными, слегка выпученными круглыми глазами. Голова, тело и хвост – сочного кремового цвета, тонкие ноги – темно-коричневые, почти черные. Гибкая, лоснящаяся, стройная, она напоминала мне парижскую красотку с нежной кожей, одетую лишь в пару черных шелковых чулок. Зато карликовая мангуста совсем не похожа на парижаночку. Мордочка у нее маленькая, остренькая, с крохотным, круглым розовым носиком и блестящими малюсенькими карими глазками. Густой и довольно длинный мех темно-шоколадного цвета с рыжеватыми подпалинами. В длину, вместе с хвостом, эта мангуста едва достигает десяти дюймов.
Совы Вудфорда очень красивы, их шоколадное оперение обильно расцвечено белыми пятнами, а таких прекрасных глаз, наверно, нет больше ни у кого из сов. Огромные, темные, влажные, с тяжелыми розовато-лиловыми веками. Сова медленно поднимает и опускает эти веки, словно престарелая киноактриса, подумывающая о том, чтобы снова стать звездой экрана. Обольстительное подмигивание сопровождается громким кастаньетным щелканьем клюва. Когда птица взволнована, веки у нее двигаются особенно выразительно, она покачивается на насесте из стороны в сторону, словно собирается танцевать хулу-хулу, потом вдруг раскрывает крылья и щелкает на вас клювом. Ну прямо ангел с надгробья, свирепый ангел смерти.
На меня смотрела маленькая, милая серая мордочка с большущими, прижатыми к голове веерами ушей и огромными золотистыми глазами, в которых был такой ужас, словно они принадлежали престарелому привидению, обнаружившему в темном чулане человека. У зверька были большие, похожие на человеческие руки с длинными, тонкими костлявыми пальцами. На каждом пальце, кроме указательного, сидел крохотный плоский ноготок, чистый, словно после маникюра. Указательный палец заканчивался изогнутым когтем, который казался совсем не к месту на такой руке.
– Что это за зверь? – спросил Боб. Глядя на благоговейное выражение моего лица, он почтительно понизил голос.
– Это, – с восторгом заговорил я, – животное, за которым я охотился каждый раз, когда приезжал в Камерун. Euoticus elegantulus, больше известный как галаго или бушбеби. Чрезвычайно редкий вид