В произведении описываются события, происходившие в будущем в столице России. Большинство населения страны стали «кваzи», то есть перевоплощёнными зомби, сумевшими вернуться к разуму. Денис Симонов — дознаватель смертей узнал, что его новый напарник тоже кваzи, и они вместе должны провести расследование гибели Виктора Томилина — учёного, разработавшего смертоносный вирус, действующий исключительно на людей. Напарники отправились к жене Виктора. Там они стали обладателями информации о том, что...
Настя заглянула мне в глаза.
— Зачем мы живём, Денис?
— Чтобы быть живыми.
Жизнь даёт человеку три радости — семью, друзей и работу.
- Если что — считайте меня идиотом, — сказал я и пошёл навстречу колонне. Хотелось достать платок и начать им размахивать в знак мира.
— «Любимых убивают все, — сказал Михаил и рывком поднял Викторию со ступенек. — Но не кричат о том. Трус поцелуем похитрей. Смельчак — простым ножом».
— Стихи пишете? — поинтересовалась Виктория.
— Это Оскар Уайльд, дура дохлая, — сказал я. Покосился на Михаила. — И дело не в том, что дохлая, а в том, что дура.
Мы целовались, пока лифт не дошёл до первого этажа и двери не разошлись. За дверью обнаружился дедок с пакетом продуктов в одной руке и тростью в другой. Обнаружив нас целующимися, он развеселился так, будто сам участвовал в процессе.
— Кхе-кхе! — жизнерадостно сказал он. — Эх, молодость! Романтика!
— Да уж какая романтика, дедушка, — сказал я, выходя. — Просто учил коллегу делать искусственное дыхание.
— Ты ей непрямой массаж сердца покажи. — Дедок оказался из тех, кто за словом в карман не лезет. — Продолжи обучение коллеги. Кхе-кхе!
Настя заглянула мне в глаза.
— Зачем мы живём, Денис?
— Чтобы быть живыми, — ответил я, отпирая дверь.
Михаил вздохнул.
— Я очень боюсь, что наши отношения после этого уже никогда не будут прежними.
— Да-да. Так сказал Холмсу доктор Ватсон, застёгивая брюки... Не тяни.
Человек всегда надеется на чудо. Человек чудом живёт, потому что ни для чего другого жить не имеет смысла.
Не стоит ждать от жизни слишком многого. Тогда меньше придётся разочаровываться.
Пить, к сожалению, всё время невозможно. Чтение — хорошая замена водке...
Говорил мне отец: «Когда женишься до двадцати, то женишься не на женщине, а на своих фантазиях».
Можно сколько угодно сопротивляться, придумывать себе правила и запреты, но жизнь всегда берёт своё. Пока ты жив — жизнь сильнее тебя.
- Давай все-таки не будем спешить, - сказал он. - Лучше подумать перед работой, чем приступать к ненужным действиям. - Позиция лентяя, - восхищенно сказал я. - Уважаю!
Иногда так бывает, что от нас уже ничего не зависит. Но ты знаешь, именно в этот миг становится легко.
"Должно же быть в жизни что-то хорошее. Кроме самой жизни."
"«Когда женишься до двадцати, то женишься не на женщине, а на своих фантазиях»."
– Прекрасно, – сказал я. – Вы убьёте всех взрослых. А мы – всех кваzи и восставших. Дети унаследуют чистый прекрасный мир, без идиотов.
Приступив к ненужной работе, очень трудно понять ее ненужность. В итоге больше времени тратится на выполнение излишних действий, чем на выработку правильного регламента работ.
Все хорошие песни – они о смерти.
Он, конечно, был грубым солдафоном, откровенным мужланом, строил из себя мачо, а его взгляды на прекрасный пол ужасно огорчили бы всех женщин на свете. Но среди толпы восставших мертвецов он был куда лучшим спутником, чем самый тонкий, рафинированный, интеллигентный, политкорректный и толерантный педераст.
Обычно в любом заборе есть дырка, даже если это забор сверхсекретного военного завода, но тут мы не сразу нашли выломанный прут.
Я толкнул дверь и неторопливо вышел на балкончик. Ого! Вот это ветрила! Будь у меня шляпа - она бы улетела. Будь у меня крылья - я бы сам улетел. А будь у меня мозги - рванул бы обратно.
Настя заглянула мне в глаза. - Зачем мы живем, Денис? - Чтобы быть живыми, - ответил я, отпирая дверь.
Философы и гуманисты говорят нам, что каждая человеческая жизнь – равноценна. Что для мироздания одинаково важен и одинаково ничтожен каждый. И Бетховен, и Пастер, и Королёв не более и не менее ценны, чем китайский крестьянин, что проводит всю жизнь на рисовом поле, шотландский безработный, каждый день надувающийся «Гиннесом» в пабе, и латиноамериканский наркоторговец, продающий на улицах Нью Йорка белую смерть.
И мы даже склонны с этим соглашаться, в душе морщась, но кивая и бормоча про то, что каждый человек – целая Вселенная, и каждая жизнь – бесценна, а каждая смерть – непоправима.
Ровно до тех пор, пока на чашах весов оказываются не абстрактные Авиценна и египетский каменотёс, а два совершенно обычных, незнаменитых человека, но один из которых – твой близкий, родной и любимый.
Вот в этот момент весь гуманизм и вся софистика спадают с нас будто шелуха.
Потому что смерть своего ты простить не можешь, а смерть чужого – запросто. Ну хорошо, не запросто. С некоторым усилием и лёгким дискомфортом.
Так уж устроена жизнь.
Наверное, это несправедливо.
Но в этой жизни даже Бог никому не обещал справедливости.
Не стоит ждать от жизни слишком многого. Тогда меньше придется разочаровываться.