Перу Шарлотты Бронте, автора популярнейшей и любимой многими поколениями читательниц "Джейн Эйр", истории очередной Золушки, принадлежит и ряд других, не менее увлекательных романов. "Учитель" - прекрасный классический роман о любви, где отразилось пережитое самой Бронте: учеба в Брюсселе и романтические чувства к преподавателю... Учитель стал первым завершенным романом Бронте, но опубликован был только после ее смерти.
Тот, кто безрассуден в собственных делах, в десять раз безрассуднее по отошению к друзьям.
Пусть я не смог преодолеть обстоятельств, за то обстоятельства эти освободили меня.
Все когда-то достигает своей кульманации, крайней точки, как любое чувство, так и всякая жизненная ситуация.
Если вы терпеливы от того, что вы вялый флегматик, что вас ничем не растормошить, и вы вообще не способны на сопротивление, значит, созданы вы на погибель.
Если же вы, юноша, терпеливы, потому что считаете своим долгом с покорностью принимать оскорбления, вы дурак, каких поискать.
Когда человек терпеливо сносит то, что определенно невыносимо, он окаменел.
Мое чувство радости живо откликалось на утонченное, нетронутое, прекрасное и изысканное. Я был молод, здоров и незнаком с развлечениями; избалованность ими не лишила мою натуру сил и не сделала ее пресыщенной.
Она призналась, что сомневается в правильности своего решения, ведь я так молод, родители могут воспротивиться, узнав, какой наставник будет учить их дочерей. — Но зачастую лучше довериться собственным суждениям, – продолжала она, – и вести за собой родителей, чем идти у них на поводу.
Поднявшись, я намеренно протянул руку, хотя и знал, что этот жест противоречит этикету, принятому в стране. Мадемуазель Ретер улыбнулась, воскликнула «аh, c’est comme tous les Anglais!» («Ах, как по-английски!»), но очень любезно подала мне руку в ответ.
— Такова привилегия моей родины, мадемуазель, – отозвался я. – И помните, что я всегда буду настаивать на ней.
Я сам наблюдал за ней так же заинтересованно, как она за мной, и вскоре понял: мой характер изучают, нащупывают достоинства, слабости и причуды, пробуют то один, то другой прием в надежде отыскать какую-нибудь трещинку, выступ, на котором можно утвердиться маленькой ножкой, а оттуда переставить ее на мою шею, подчинить меня себе.
<...> ее жилище было бедным, поистине бедным, зато опрятность заменяла в нем роскошь, и даже если бы в нем не было ничего, кроме приветливого огня в вычищенном камине, оно показалось бы мне притягательнее дворца.
Мне, рабу, который только что избавился от ярма, всего на одну неделю обрел свободу от принуждения, обязательств, нищеты, предстояло вновь надеть кандалы подчинения. Едва успев вкусить радости жизни без хозяина, я услышал строгий приказ долга: «Ступай искать новую работу».
Впервые в жизни я схватил в объятия свободу и словно ожил от ее улыбки и прикосновений, как от солнца и попутного ветра. Да, в ту пору я чувствовал себя как путник, взбирающийся на холм поутру и уверенный, что с вершины он увидит живописный восход. Его путь труден, крут и кремнист? Он не видит его, не сводя глаз с вершины, уже озаренной румянцем и позолотой, и знает, что откроется его взгляду, когда он взойдет на эту вершину. Ему известно, что его встретит солнце, колесница которого уже выезжает из-за горизонта на востоке, и что щек коснется ветер, глашатаем открывающий божеству чистую, необозримую лазурную дорогу среди туч, сияющих перламутром и согревающим огнем.
На этот раз я вышел на улицу, чувствуя легкость на сердце: задача, которую я поставил перед собой на сегодня, была выполнена, я мог позволить себе несколько часов отдыха.
Оттенком ее щеки напоминали легкий румянец на крепком яблоке, свидетельствующий о вкусе и сочности мякоти под розоватой кожурой.
<...> время подводит нас к краю могилы, смерть бросает в нее тело – ветошь, изъеденную болезнями, изломанную болью, втоптанную в кладбищенскую землю неумолимой пятой отчаяния.
— Сынок, она еще молода, возможно, постарше вас, но лишь настолько, чтобы сочетать материнскую нежность с любовью преданной супруги, – что может быть лучше? — Месье, я предпочел бы видеть свою жену женой, а не заменой моей матери.
<...> Любой женщине достаточно вонзить копье поглубже, чтобы обнаружить в вашей груди неиссякающий источник сентиментальности, Кримсуорт.
<...> тот, кто живет размеренно и мыслит рационально, никогда не отчаивается.
...внешняя холодность-неизменная спутница страстей, бурлящих в душе
Некоторое время я постоял, прислонившись к церковной ограде и глядя на воду, на стремительно набегающие волны. Мне хотелось, чтобы эта сцена отчетливо и надолго запечатлелась в памяти, чтобы в будущем я мог дорожить ею. В гроувтаунской церкви пробило четыре; подняв голову, я увидел, как просвечивает красным сквозь голые ветки древних дубов вокруг церкви заходящее солнце, и эти лучи расцветили пейзаж, сделали его именно таким, как я и мечтал. Я помедлил еще минуту, пока не затих в воздухе благозвучный и размеренный звон колокола, а потом, насытив зрение, слух и чувства, повернулся от ограды в сторону N.
— Вряд ли я ошибусь, предположив, что в вашем сердце, Кримсуорт, уже остались следы ее вкрадчивых шагов. — Ее следы? Ну уж нет! Мое сердце не половица, чтобы по нему расхаживать. — Нежные прикосновения patte de velours (бархатной лапки) ему не навредят.
<...> ее лицо – как маска: ни одобрительной улыбки, ни укоризненной гримасы.
Юноша, мне уже известно: вы не из тех, кто спешит сунуть голову в петлю, не узнав, сможет ли выбраться из неё, и в этом вы правы. К опрометчивым людям я не питаю ничего, кроме отвращения, ничто не заставит меня протянуть им руку помощи. Если человек не думает о себе, то в делах друзей он в десять раз безрассуднее.
Лучше быть превратно понятым, чем отвергнутым