- Теперь я понимаю, - сказала Минни, - как была стерта граница между искусством и искусством жить. - Кажется, это и называется креативом, - сказал я. - Ну да, - сказала Минни. - Талант, принесенный в жертву оригинальности.
Рыбы не поддаются дрессировке, - мрачно сказал я. - Но и мы для нее, наверное, такие же рыбы. Или и вовсе какие-нибудь грибы.
Она же пришла с войны, - сказал мне как-то дед. - Говорят, что на войне главное - остаться человеком. Это не так. На войне главное - остаться, и страшнее этого нет ничего.
Я где-то читал, что синонимом «анафемы» у богословов было шутливое выражение «предать сатане на исправление». Надеюсь, наш сатана - хороший дрессировщик.
Помню, в институте профессор Ташевский, знаменитый в свое время криминалист и настоящий поэт, говорил нам, студентикам, что большинство преступлений совершается правой рукой, но самые омерзительные - левой...
- Вдруг задрожал, вдруг побежал - в этом весь Достоевский, да и вся Россия, - сказала как-то Минни. - Воскресение Христа противоречит второму закону термодинамики, но Он вдруг воскрес, и от этого не увернуться, дружок.
По-гречески «катастрофа» - это переворот, ниспровержение, смерть. Это про меня.
Дед считал мобильные телефоны ненастоящими, а руководителя, который пишет номер своего телефона на визитке, проходимцем: «Настоящий начальник никогда не поднимает трубку сам».
Наверное, никогда ещё я не испытывал такого облегчения и такого счастья, как той ночью, когда Минни, мать двоих наших детей, впервые в жизни призналась мне в своих чувствах, ни разу не употребив слово «любовь».
- Я не собирался и не собираюсь с ним мириться! С историей невозможно поссориться или помириться! Он был падающим, и я его подтолкнул. Он только и делал, что сыпал песок в наш механизм, - вредитель! враг! тля!
- Он твой брат, - спокойно сказал Максим Ильич. - Твоя кровь. Идеи долго не живут, они меняются и умирают, а кровь - она всегда кровь...