Он выплакал в этот час неистового гнева и доверчивость, и любовь, и простодушное уважение – все свое детство.
В его голове не укладывалось, что можно так просто растоптать ногами правду, будто горящую спичку.
Впервые он понял, что принимал благосостояние, к которому привык, как нечто должное, тогда как справа и слева от его жизни зияли темные пропасти, куда он никогда не заглядывал.
Эдгар еще раз оглянулся – горы уже только призрачно синели, далекие и недостижимые, и ему казалось, что там, где они медленно растворялись в мглистом небе, осталось его детство.
Ничто его больше не пугает, после того как он познал этот мрак и страх одиночества.
С наслаждением чувствовал он себя снова ребенком: он отверг это чувство и жестоко тосковал по нему, и теперь со стыдом вспоминал о своем дерзком поползновении – променять все привилегии детства на обманчивую радость одиночества.
Он понял человеческую природу, понял, что люди нуждаются друг в друге – даже когда мнят себя врагами, – и что сладостно быть любимым ими.
Он чувствовал, что нет большего блаженства, чем быть любимым, и что любовью матери он уже приобщился к великой тайне мира.
Для всех детей слова "иди спать" ужасны, потому что это самое ощутимое унижение, самое явное клеймо неполноценности, самое наглядное различие между взрослыми и ребенком.
Как ужасно быть ребенком, полным любопытства, и не сметь никого спросить, быть смешным в глазах взрослых, казаться глупым и ненужным.
Она достигла того критического возраста, когда женщина начинает раскаиваться, что всю жизнь была верна мужу, которого в сущности никогда не любила, и когда пышный закат ее красоты еще позволяет сделать выбор: быть только матерью или еще раз - в последний - быть женщиной.
Силу вспыхнувшего чувства нельзя измерять только непосредственным поводом к нему, не принимая во внимание той мрачной полосы тоски и одиночества, которая предваряет все большие события в жизни сердца.
Все тревоги его исчезли, с тех пор как он узнал, как богата жизнь. Сегодня он впервые увидел действительность во всей ее наготе, не прикрытую тысячью обольщений детства, ощутил ее неизъяснимую, влекущую красоту.
Он никогда не думал, что за один день можно испытать так много и горя и счастья, столько разных, быстро сменяющихся чувств, и его радовала мысль, что предстоит еще много таких дней, что впереди целая жизнь, которая откроет ему все свои сокровища.
«...Силу вспыхнувшего чувства нельзя измерить только непосредственным поводом к нему, не принимая во внимание той мрачной полосы тоски и одиночества, которая предваряет все большие события в жизни сердца».
Взрослые вообще очень неосторожны, и они тоже выдадут себя. Они всегда думают, что дети еще совсем маленькие и вечером крепко спят. Они забывают, что можно притвориться спящим и подслушивать, что можно представиться глупым, а быть очень умным.
Она целовала его и ласково гладила по голове. Он чувствовал ее поцелуи и ее слезы, отвечая на ласки, он принимал их как знак примирения и благодарности за его молчание. Только позже, много лет спустя, он понял, что эти немые слезы были обетом стареющей женщины принадлежать только ему, своему ребенку, понял, что это был отказ от себялюбивых желаний, прощанье с надеждой на пылкую страсть. Он не знал, что она ему благодарна и за то, что он спас ее от опасного приключения, и что, обнимая его, она завещала ему на всю его будущую жизнь горькое и сладостное бремя любви.
Для всех детей слова «иди спать» ужасны, потому что это самое ощутимое унижение, самое явное клеймо неполноценности, самое наглядное различие между взрослыми и ребенком.
Ничто так не оттачивает ум, как мучительное подозрение, ничто с такой силой не поощряет работу незрелого разума, как след, теряющийся в потемках. Иногда только тоненькая дверь отделяет детей от мира, который мы называем реальным миром, и случайный порыв ветра может распахнуть ее перед ними.
Ничто так не оттачивает ум, как мучительное подозрение.