Чиновник по особым поручениям Пётр Павлович Посудин, соблюдая строжайшее инкогнито, спешил в уездный город N, где намеревался вскрыть злоупотребления местной власти. И невдомёк ему было, что там его давно ждут, и всякая собака знает о цели его поездки.
Еду я сегодня утром порожнем, а навстречу со станции летит жид буфетчик. «Куда, спрашиваю, ваше жидовское благородие, едешь?» А он и говорит: «В город N вино и закуску везу. Там нынче Посудина ждут». Ловко? Посудин, может, еще только собирается ехать или кутает лицо, чтоб его не узнали. Может, уж едет и думает, что знать никто не знает, что он едет, а уж для него, скажи пожалуйста, готово и вино, и семга, и сыр, и закуска разная... А? Едет он и думает: «Крышка вам, ребята!», а ребятам и горя мало! Пущай едет! У них давно уж всё спрятано!
Простой пассажир просто себя и держит, а Посудин не таковский, чтоб простоту соблюдать. Приедет, скажем, хоть на почтовую станцию, и начнет!.. Ему и воняет, и душно, и холодно... Ему и цыплят подавай, и фрухтов, и вареньев всяких... Так на станциях и знают: ежели кто зимой спрашивает цыплят и фрухтов, то это и есть Посудин. Ежели кто говорит смотрителю «милейший мой» и гоняет народ за разными пустяками, то и божиться можно, что это Посудин.
— А вот тоже насчет женского пола... Шельма! (возница засмеялся и покрутил головой). Безобразие, да и только! Штук десять у него этих самых... вертефлюх.. Две у него в доме живут... Одна у него, эта Настасья Ивановна, как бы заместо распорядительши, другая — как ее, чёрт? — Людмила Семеновна, на манер писарши... Главнее всех Настасья. Эта что захочет, он всё делает... Так и вертит им, словно лиса хвостом. Большая власть ей дадена. И его так не боятся, как ее... Ха-ха... А третья вертуха на Качальной улице живет... Срамота!
«Даже по именам знает, — подумал Посудин, краснея. — И кто же знает? Мужик, ямщик... который и в городе-то никогда не бывал!.. Какая мерзость... гадость... пошлость!»
Всем хорош человек, но одна беда: пьяница!
«Вот так клюква!» — подумал Посудин.
— Откуда же ты знаешь, — спросил он, — что я... что он пьяница?
— Оно, конечно, ваше благородие, сам я не видал его пьяного, не стану врать, но люди сказывали. И люди-то его пьяным не видали, а слава такая про него ходит... При публике, или куда в гости пойдет, на бал, это, или в обчество, никогда не пьет. Дома хлещет... Встанет утром, протрет глаза и первым делом — водки! Камердин принесет ему стакан, а он уж другого просит... Так цельный день и глушит. И скажи ты на милость: пьет, и ни в одном глазе! Стало быть, соблюдать себя может. Запрется у себя в кабинете и локает... Чтоб люди не приметили, он себе в столе ящик такой приспособил, с трубочкой. Всегда в этом ящике водка... Нагнешься к трубочке, пососешь, и пьян... В карете тоже, в портфеле...
«Откуда они знают? — ужаснулся Посудин. — Боже мой, даже это известно! Какая мерзость...»
На обывательской тройке, проселочными путями, соблюдая строжайшее инкогнито, спешил Петр Павлович Посудин в уездный городишко N, куда вызывало его полученное им анонимное письмо.
«Накрыть... Как снег на голову... — мечтал он, пряча лицо свое в воротник. — Натворили мерзостей, пакостники, и торжествуют, небось, воображают, что концы в воду спрятали... Ха-ха... Воображаю их ужас и удивление, когда в разгар торжества послышится: „А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!“ То-то переполох будет! Ха-ха...»
Намечтавшись вдоволь, Посудин вступил в разговор со своим возницей. Как человек, алчущий популярности, он прежде всего спросил о себе самом:
— А Посудина ты знаешь?
— Как не знать! — ухмыльнулся возница. — Знаем мы его!
— Что же ты смеешься?
— Чудное дело! Каждого последнего писаря знаешь, а чтоб Посудина не знать! На то он здесь и поставлен, чтоб его все знали.