К наружному блеску он нисколько не стремился, и даже в день триумфа, измученный медленным и утомительным шествием, не удержался, чтобы не сказать: «Поделом мне, старику: как дурак, захотел триумфа, словно предки мои его заслужили или сам я мог о нем мечтать!»
на Капитолий он вступил при огнях, сорок слонов с факелами шли справа и слева. В понтийском триумфе среди прочих предметов в процессии несли надпись из трех слов: «Пришел, увидел, победил», – этим он отмечал не события войны, как обычно, а быстроту ее завершения.
Ел он, говорят, очень много, и зимой начинал закусывать еще до света, а за обедом съедал столько, что объедки приказывал убирать у него из-под рук, обносить кругом и раздавать прислужникам. Похоть он испытывал больше к мужчинам, притом к взрослым и крепким: говорят, что когда Икел, давний его наложник, принес ему в Испанию весть о гибели Нерона, он не только нежно расцеловал его при всех, но и тот час попросил его приготовиться к объятиям, а потом увел.
Правителям, говорил он, живётся хуже всего: когда они обнаруживают заговоры, им не верят, покуда их не убьют.
...было решено, что лучше ему именоваться Августом: это было имя не только новое, но и более возвышенное, ибо и почитаемые места, где авгуры совершили обряд освящения, называются «августейшими» (augusta) — то ли от слова «увеличение» (auctus), то ли от полета или кормления птиц (avium gestus gustusve); это показывает и стих Энния: По августейшем гаданье основан был Рим знаменитый.
Он даже не скрывал, как жалеет о том, что его время не отмечено никакими все народными бедствиями: правление Августа запомнилось поражением Вара, правление Тиберия – обвалом амфитеатра в Фиденах, а его правление будет забыто из-за общего благополучия; и снова он мечтал о разгроме войск, о голоде, чуме, пожарах или хотя бы о землетрясении.
Когда же он почувствовал приближение смерти, то промолвил: «Увы, кажется, я становлюсь богом».
Одна женщина клялась, что умирает от любви к нему и добилась его внимания: он провёл с ней ночь и подарил ей четыреста тысяч сестерциев; а на вопрос управителя, по какой статье занести эти деньги, сказал: «За чрезвычайную любовь к Веспасиану».
В свой последний день он все время спрашивал, нет ли в городе беспорядков из-за него. Попросив зеркало, он велел причесать ему волосы и поправить отвисшую челюсть. Вошедших друзей он спросил, как им кажется, хорошо ли он сыграл комедию жизни? И произнес заключительные строки:
Коль хорошо сыграли мы, похлопайте
И проводите добрым нас напутствием.
«Цезарь один из всех берется за государственный переворот трезвым».
«Только раз в жизни римляне бывают искренни – в своих завещаниях», – писал Лукиан.
Одного из своих любимцев, Масгабу, он величал Основателем, как будто это он основал Апрагополь. Этот Масгаба умер годом раньше. Увидев однажды из обеденной комнаты, что вокруг его могилы толпится народ с факелами, он вслух произнес стих, тут же сочиненный: Горят огни над прахом Основателя. Обратясь к Фрасиллу, спутнику…