Закончились годы учебы, и Геральт покидает надежные стены крепости Каэр Морхен. Здесь, в обычном человеческом мире экзамены ставит жизнь и пересдать их уже не получится. Малейший промах может обрушить карьеру юного ведьмака — страшные чудовища, таящиеся в сумраке лесных зарослей, кладбищ и пустырей, не так опасны, как люди, что улыбаются тебе в лицо, замышляя предательство. Будущий Белый Волк еще очень молод, уверен в себе и полон надежд, но за каждым поворотом его караулит беда, окликая...
— Повторяю вопрос, — произнёс войт Булава. — Повторяю, хоть и не в моих привычках. Войт Булава уже несколько раз уверял Геральта, что не имеет привычки повторять. Несмотря на это, повторял то и дело. Видимо, нравилось, хоть и не привык.
А где есть желание, там и способ найдётся, верно?
Подавляющее большинство людей, утверждающих, что насилие и жестокость для них морально неприемлемы, попросту не способны применить силу даже для самозащиты, защиты близких – или когда это действительно необходимо. Это называется: выдать бессилие за добродетель.
— Местная традиция, — бесстрастно произнёс Эстеван Трилло да Кунья, заметив недобрый взгляд Геральта. — Ничего личного. — Ничего личного, — подтвердил Хольт, усаживаясь на лавку. — Просто врезали по роже. Традиция такая.
Сладка месть — особенно для женщин. Лорд Байрон, «Дон Жуан»
— Но как же так, ведьмак на кобыле вместо жеребца? Как-то не к лицу. Что? Это твоя последняя забота? Ха, клиент — наш господин, хочет кобылу — получит кобылу. Только это, хе-хе, сударь ведьмак, с конями как с рыбой. Я тут жеребцов, что твоих щук отборных предлагаю, а ты себе плотвичку выбираешь. Чего смеёшься? Разве я сказал что-то смешное?
Но мы не будем биться об заклад, ибо, как известно, из двух спорящих один глуп, а другой нечестен.
Никак, понимаешь, не могу поверить, что все случилось из-за того селянина да девичьей чести его дочурки. Что ты будто бы на выручку поспешил. Словно какой-то сраный странствующий рыцарь.
– Ну ясное дело, – бросил он как бы между прочим, – предоплаты не будет. Даже об авансе разговора нет. Я их опасения понимаю. Потому как если б, допустим, меня местный народ, невинных женщин убивающий, считал за поганого мутанта, разносчика чумы да миазмов, за падкого на девок извращенца, если б брезговал мною так, как они тобой… Мне б не показалось слишком неэтичным взять деньги вперед и свалить. Так им и надо. Ты об этом не думал?
Такими они и должны быть, мальчик. Герои должны быть героями. А легенды должны обеспечивать это. И нельзя сомневаться ни в том, ни в другом. Но увы, никуда не деться от того, что время неумолимо затирает все, в том числе и героизм. Так вот, истории и легенды как раз для того, чтобы этому противостоять, даже ценой так называемой объективной истины. Потому что истина не для всех. Истина для тех, кто сумеет ее выдержать.
Его поиски, как начал он опасаться, были всё равно, что поиски иголки в стоге сена, причём неизвестно было, тот ли это стог, тот ли луг и та ли вообще местность.
Месть — удел мелких и примитивных умов.
— Месть, — сказала она, открывая ворота, — это радость только для умов мелких и примитивных. — Знаю. — Месть поставит тебя вне закона. — Знаю. — Езжай же и... — Да? — И перебей этих сукиных детей.
О том, что врачевание женщин противозаконно и карается. Придумали это, разумеется, мужчины. Ха, кабы это они носили детей, прерывание объявили бы священным таинством и проводили бы при молитвах, благовониях да хоровом пении.
— Позволишь слово на прощание? — Конечно. — Он вскочил в седло. — Конечно, Неннеке. — Месть, — сказала она, открывая ворота, — это радость только для умов мелких и примитивных. — Знаю. — Месть поставит тебя вне закона. — Знаю. — Езжай же и... — Да? — И перебей этих сукиных детей.
Все эти озёра были ложбинными, выточенные очень, оооочень давно ледником и промытые потоками рек, что текли под ним. То есть теоретически, поскольку теории о ледниках и оледенениях только-только зарождались среди самых прогрессивных учёных Оксенфурта. Маститые учёные по-прежнему упрямо приписывали ландшафт деятельности Высшей Силы, а его разнообразие — её пылкой и творческой изобретательности. Что же до людей за пределами Оксенфурта и университетских кругов, то хоть уши им прожужжи про ледники — всё равно ни бельмеса не понимали. Спросишь, откуда взялось озеро, а они — мол, дождь в яму налился.
Воет ветер зловещий, тьма сгустилась над лесомИ во мраке средь древ затаилися бесыЗло крадется во мгле, время кликать подмогуНу, где ты, ведьмак, нам осталось немного!Только эхо ответит последнему крикуРастворится в ночи – и вновь станет тихоС берёз алый цвет языком слижет мракИ взывали напрасно – не явился ведьмакАнонимная баллада, ок. 1150 года от Возрождения
Подавляющее большинство людей, утверждающих, что насилие и жестокость для них морально неприемлемы, попросту не способны применить силу даже для самозащиты, защиты близких – или когда это действительно необходимо. Это называется: выдать бессилие за добродетель. Высогота из Корво
— Повязка. На волосы. И чтобы скрыть этот безобразный шрам на лбу. Такой шрам бросается в глаза, каждый его запомнит. А ты, как мне кажется, предпочёл бы не оставаться ни в чьей памяти. Носи повязку.
— Чересчур героических? Такими им и должно быть, мальчик. Герои должны оставаться героями. А сказания должны их такими делать. И не след сомневаться ни в том, ни в другом. Но что поделать — время неумолимо стирает всё, даже героизм. А сказания да легенды на то и существуют, чтобы этому противиться, пусть даже ценой так называемой объективной правды. Ибо правда не для всех. Правда — для тех, кто способен её вынести. Способен ли ты? Не криви рот. Не способен. Был бы способен — потребовал бы правды у Весемира. У старших. А ты ко мне пришёл.