В Каракасе, Венесуэла, ситуация становится все более хаотичной. Протесты заполонили улицы этого города, известного как один из самых опасных в мире. Возле правительственных зданий активно используется слезоточивый газ, а цены на основные товары неудержимо растут. Аделаида Фалькон, ранее считавшаяся успешной в издательской индустрии, оказывается в эпицентре беспорядков, теряет семью, а мародеры, выдающие себя за борцов за революцию, захватывают ее жилье. Аделаида осознает, что ее жизнь тоже под...
«Ранним утром и иногда днем я начинаю мести свою память, пока она не начинает кровоточить. Я собираю воспоминания и сгребаю их в кучи, как в Окумаре-де-ла-Коста мы когда-то поступали с опавшими листьями, чтобы вечером их сжечь. Мне всегда очень нравилось, как пахнет костер, но теперь я разлюбила этот запах. Огонь способен очистить только тех, у кого ничего нет. В теперешних моих кострах слишком много горя и опустошенности»
«...я тоже научилась презирать место, где я родилась. Это было не трудно, ведь я жила не в Вене, а в зловонной клоаке, где меня окружали только гниль и гибель»
Смерть еще не вцепилась в меня своей мертвой хваткой; я была жива, и этого хватало, чтобы заставить меня молчать хотя бы из чувства благодарности.
Часы на лестничной площадке показывали половину одиннадцатого утра. На Канарах было девять тридцать. В Каракасе давно наступила ночь, и я знала, что рассвета не будет.
Жизнь – чудо, которое я по-прежнему не понимаю до конца.
«Казалось, она изначально предназначена для места, куда попадают все, кто не принадлежит ни к одному определенному миру. На Авроре Перальте лежало проклятье человека, который слишком поспешил родиться в одном месте, а в другое попал слишком поздно»
«...люди умирают, люди заболевают смертельными болезнями, или их убивают. Они наступают не туда или не на то. Они взлетают на воздух и падают с лестниц. Люди умирают и по собственной вине, и от чужих рук. Но они умирают. И это единственное, что имеет значение»
Очень нелегко смириться с тем, что у вещей есть начало и конец и что этот конец тоже может оказаться в прошлом. Нелегко думать о том, что́ когда-то было, но закончилось и больше никогда не повторится.
Потом я подумала, что с чемоданами здесь обращаются точно так же, как с людьми: их швыряли друг на друга как попало или пинали ногами, передвигая с места на место. И мы, и наши чемоданы были беспомощными и бесправными, словно товар на гигантском рыбном рынке. Кто-то резал, потрошил, четвертовал и распластывал нас, а потом бесцеремонно рылся в наших внутренностях, пытаясь найти сокровища, которые мы спрятали внутри.
«Да, жизнь – это то, что уже прошло, пронеслось, пролетело. Это то, что мы сделали и не сделали. Это блюдо, на котором нас разре́зали пополам, словно не успевший как следует подняться каравай дрожжевого хлеба»