Есть два способа избавиться от идиотизма повседневных ситуаций. Первый – не попадать в них. Он фактически невозможен, если только не уплыть на необитаемый остров, а уплыв, не считать идиотизмом необходимость каждый день добывать себе какой-нибудь кокос насущный. Второй: довести этот идиотизм до крайнего абсурда. При этом от него как бы абстрагироваться и, выполняя какие-то действия, на самом деле их как бы и не выполнять, то есть участвовать не душой, а лишь посмеивающимся умом.
— А про себя тебе неинтересно знать, кто ты? — Я уже знаю, — уверенно сказал Гоша. — Да? И кто? — Человек.
Нас не только чужой опыт ничему не учит, но и собственный — до тех пор, пока не повторится многократно с одним и тем же результатом.
отнять любимое — самая интересная игра власти в любой исторический период
Славка, — сказал Толик, — позови тетушку.
Круглый Славка сложил рупором ладони. Ну и голос! Угольку почудилось, что в доме дрогнули стекла.
— Тётка, к бою!!
Прошла секунда изумленного молчания. Потом вторая. Когда кончалась трётья, в первом подъезде раздался дробный грохот и вырвалось что-то непонятное — зеленое и голубое.
Оно ударило Митьку в живот. Митька прижал к желудку ладони и стал медленно сгибаться, будто простреленный навылет. Глаза у него таращились, а рот беззвучно открывался и закрывался. В это время братья Козловы, с большой силой трахнутые друг о друга лбами, безуспешно пытались понять, что случилось. Шуруп лежал на земле и верещал на всякий случай. Ему не попало, он успел упасть заранее. Уголёк, сбитый на асфальт, покатился под ноги Толику. Мушкетёр стоял рядом с дверью на цыпочках и не шевелился, будто его приклеили.
Тут шум затих, и Уголёк понял, что никакой тетушки нет. Была девчонка. Ростом с мушкетера, в зеленой кофточке и синей юбке. У неё были толстые, как у негра, губы, румяные щеки и отчаянные глаза. А ешё были косы, торчащие вверх от затылка и загнутые, как рога на шлеме викинга.
Уголёк сел.
— Совершенно бестолковая ты, Тётка, — сказал Славка, — его-то за что?
Толик молча поставил Уголька и отряхнул.
— И вообще! — возмутился Славка. — Всегда одна. А мы тоже хотели...
А Витька-Мушкетёр сорвал одно такое перо и украсил им свою кепку.
— Чучело, — хмыкнула Тётка.
— О, сеньорита, — сокрушенно протянул Мушкетёр.
— Олух, — сказала тогда сеньорита. — Как дам! Пообзывайся еще...
Мушкетёр как-то сник. Он стал отставать и скоро оказался совсем рядом с Теткой, которая шла позади всех.
— Ты чего? — тихо спросил Мушкетёр. — Я могу ешё один лист сорвать... тебе.
Тётка с презрением мотнула загнутыми косами.
— Ну и наплевать, — изящно выразился Мушкетёр. Тётка насупилась... Мушкетёр сорвал самый большой и самый золотой лист. Молча показал Тетке. Она косо взглянула на Витьку.
— Ну, давай...
Целился он точно. Он должен был швырнуть пластмассовую чашку, чтобы она красиво наделась на мушкетерскую голову. Но в последний момент Славка не нашёл пластмассовую посудину и прихватил тяжелую металлическую миску. Впопыхах Славка не подумал о Витькиной голове.
О ней подумала Тётка. Славка говорил потом, что если бы дело коснулось чьей-нибудь другой головы. Тётка бы не крикнула. Но опасность грозила Мушкетёру. Серебрясь на солнце, тяжелая миска снижалась на голову жонглера.
— Ви-ить! — истошно заорала Тётка. Мушкетёр поднял глаза, ловко извернулся и вовремя ушёл от гибели.
Старый сеттер уходил. Он не ответил на смешную щенячью дерзость. Он прожил на свете целых одиннадцать лет и был умным псом. Нептун многое видел и многое знал. Помнил он и то, что есть на свете край, где кругом только лес и реки, а люди живут в домах из оленьих шкур. Эти люди охотятся и пасут оленей. Охотиться и стеречь стада им помогают собаки. Нептун бывал там и знал этих собак. Встретив волка, они и ему не уступят дорогу.
Нептун вспомнил северных собак, когда увидел остроухого белого щенка, смешно оскалившего зубы. И ушёл.
Вроде бы нормальные люди были в шестом «Б», не злодеи (по крайней мере, когда каждый сам по себе), а вот удержаться от стадного удовольствия — поизводить одного безответного неудачника — не могли.
… И я, Белка, был такой же… — глядя в сторону и отрывая от гнилого лафета щепочки, — признался Вашек. Ну, я уж говорил тебе, что раньше был большая скотина…
— Да почему… скотина, — неуверенно заступилась Белка. За Вашека перед Вашеком. — Просто ты был как все…
— А это и есть самое большое скотство, — сквозь зубы сказал Вашек.
« — Видишь ли, Кир… Обсуждать и судить — разные вещи. Чтобы судить, надо понимать. Ты пробовал понять эту Еву Петровну — устающую каждый день в школе, издёрганную семейными хлопотами? Возможно, не очень здоровую. И тем не менее работающую с полной отдачей. Ради вас.
— Ради нас? А нас она спросила, надо ли нам это?
— Подожди. Я сегодня с ней беседовал и вижу: она искренне убеждена, что поступает правильно, она отдаёт своей работе массу сил. А то, что она не всегда вас понимает, ну что ж…
— Вот видишь! Она не понимает, а мы должны, да?!
— Дорогой мой Кирилл, — медленно сказал отец, и Кириллу вдруг вспомнилась Зоя Алексеевна. — Человеческие отношения — это ведь не рынок, где торговля и обмен товарами: ты мне дал столько, я тебе за это столько… Нельзя так мерить — ты проявил столько понимания, и я тебе отмерю равную дозу. И с добротой так нельзя. И тем более с обидами. Чем лучше человек, тем добрее он к другим и тем больше понимает других людей. Потому что он такой, а не потому, что ждёт платы за доброту… Кир, ты сейчас не спорь, ты просто подумай. »