Мои цитаты из книг
Когда скучаешь лежа, ищешь всякие способы развеяться; так, однажды я проводил время, подсчитывая свои ранения. Я установил, что, не считая таких мелочей, как рикошеты и царапины, на меня пришлось в целом четырнадцать попаданий, а именно: пять винтовочных выстрелов, два снарядных осколка, четыре ручных гранаты, одна шрапнельная пуля и два пулевых осколка, входные и выходные отверстия от которых оставили на мне двадцать шрамов. В этой войне, где под обстрелом были скорей пространства, чем отдельные люди, я все же удостоился того, что одиннадцать из этих выстрелов предназначались лично мне. И потому я по праву прикрепил к себе на грудь Золотой Знак раненого, присужденный мне в эти дни.
Книга «В стальных грозах» по праву считается самым сильным текстом о Первой мировой войне. Изданные практически сразу по окончании Великой войны воспоминания Э.Юнгера, представляющие из себя обработанные фронтовые дневниковые записи, выдержали множество переизданий и неизменно пользовались огромной популярностью. Первую мировую войну никто из современников «Первой» не называл, а называли ее словом, которое как бы подразумевало не только грандиозность, но и единственность: Великая. Если бы она и...
Еще хуже была скука, для солдат более убийственная, чем смерть.
Книга «В стальных грозах» по праву считается самым сильным текстом о Первой мировой войне. Изданные практически сразу по окончании Великой войны воспоминания Э.Юнгера, представляющие из себя обработанные фронтовые дневниковые записи, выдержали множество переизданий и неизменно пользовались огромной популярностью. Первую мировую войну никто из современников «Первой» не называл, а называли ее словом, которое как бы подразумевало не только грандиозность, но и единственность: Великая. Если бы она и...
Грохот от разрыва мины совсем другой, он действует на нервы гораздо сильнее, чем граната. В нем вообще есть что-то хищное, хитрое, что-то от личной ненависти. Мины — коварные существа. Ружейные гранаты по сравнению с ними — миниатюрные изделия. Как стрелы вылетают они из вражеского окопа и несут с собой боеголовки, изготовленные из красно-бурого металла, который, дабы производить более эффективное разрывное действие, разграфлен наподобие плиток шоколада. Когда в определенных местах ночного горизонта появляются их всполохи, все часовые вскакивают с постов и исчезают в укрытии.
Книга «В стальных грозах» по праву считается самым сильным текстом о Первой мировой войне. Изданные практически сразу по окончании Великой войны воспоминания Э.Юнгера, представляющие из себя обработанные фронтовые дневниковые записи, выдержали множество переизданий и неизменно пользовались огромной популярностью. Первую мировую войну никто из современников «Первой» не называл, а называли ее словом, которое как бы подразумевало не только грандиозность, но и единственность: Великая. Если бы она и...
Я сделал здесь одно наблюдение, и за всю войну, пожалуй, только в этой битве: бывает такая разновидность страха, который завораживает, как неисследованная земля. Так, в эти мгновения я испытывал не боязнь, а возвышающую и почти демоническую легкость; нападали на меня и неожиданные приступы смеха, который ничем было не унять.
Книга «В стальных грозах» по праву считается самым сильным текстом о Первой мировой войне. Изданные практически сразу по окончании Великой войны воспоминания Э.Юнгера, представляющие из себя обработанные фронтовые дневниковые записи, выдержали множество переизданий и неизменно пользовались огромной популярностью. Первую мировую войну никто из современников «Первой» не называл, а называли ее словом, которое как бы подразумевало не только грандиозность, но и единственность: Великая. Если бы она и...
Тогда же мне довелось узнать, что неправедно добытое впрок не идет. Из одного брошенного господского поместья мы с Теббе прихватили княжескую карету со стеклами. За все время пути нам удавалось уберечь ее от завистливых глаз. Мы мечтали о роскошной поездке в Мец, чтобы хоть раз в полной мере насладиться жизнью. Однажды в полдень мы впрягли в карету лошадей и поехали. К сожалению, у экипажа не было тормозов; он годился для равнин Фландрии, но не для гористой лотарингской земли. Уже в деревне лошади понесли, и вскоре мы очутились в состоянии бешеной скачки, которая могла плохо кончиться. Первым вывалился кучер, потом Теббе упал на груду сельскохозяйственного инвентаря и остался там лежать недвижно. Я сидел один на шелковых подушках и чувствовал себя прескверно. Дверца распахнулась, и ее напрочь снесло телеграфным столбом. Наконец карета скатилась с крутого склона и, ударившись о стену дома, разлетелась на куски. Покидая развалившийся экипаж через окно, я изумился, что остался цел.
Книга «В стальных грозах» по праву считается самым сильным текстом о Первой мировой войне. Изданные практически сразу по окончании Великой войны воспоминания Э.Юнгера, представляющие из себя обработанные фронтовые дневниковые записи, выдержали множество переизданий и неизменно пользовались огромной популярностью. Первую мировую войну никто из современников «Первой» не называл, а называли ее словом, которое как бы подразумевало не только грандиозность, но и единственность: Великая. Если бы она и...
В роще оставалось всего лишь несколько защитников, но они держались долго и, как было очевидно на этой мертвой равнине, стали ярким примером того, что здесь, как и во все времена, любое столкновение борющихся сил есть мерило значительности участвующих в нем людей.
Книга «В стальных грозах» по праву считается самым сильным текстом о Первой мировой войне. Изданные практически сразу по окончании Великой войны воспоминания Э.Юнгера, представляющие из себя обработанные фронтовые дневниковые записи, выдержали множество переизданий и неизменно пользовались огромной популярностью. Первую мировую войну никто из современников «Первой» не называл, а называли ее словом, которое как бы подразумевало не только грандиозность, но и единственность: Великая. Если бы она и...
Покинутість і глибоке мовчання, вряди-годи перебиване глухим відгомоном гармат, ще більше підсилювало сумовите видовище руйнування. Роздерті ранці, уламки рушниць, всіляке клоччя, а поміж тим, - моторошним контрастом, - якасть дитяча іграшка, запали гранат, глибокі вирви від снарядів, пляшки, рільничий реманент, розмотлошені книжки, потрощене домашнє начиння, діри, в таємничій темряві яких вгадувалися льохи, де, можливо, лежали трупи нещасних домочадців, обгризені завзятими полчищами щурів, самотнє персикове деревце, що, позбавлене підтримики мурів, благально простягнуло руки, в стайнях на ланцюгах ще досі висіли кістяки свійських тварин, на спустошених городах - могили, між ними, заховані в високих бур`янах, зеленіють цибуля, полин, ревінь і нарциси, на сусідніх полях - хлібні скирти, на верху яких вже буяє проросле збіжжя, - і все це розітнуте навпіл напівзасипаною траншеєю, оповите запахом пожежі й тління. Понурі думки лізуть в голову воїнові в таких місцях, коли він замислюється про тих, хто ще недавно тут мирно собі жив-хазяйнував.
Книга «В стальных грозах» по праву считается самым сильным текстом о Первой мировой войне. Изданные практически сразу по окончании Великой войны воспоминания Э.Юнгера, представляющие из себя обработанные фронтовые дневниковые записи, выдержали множество переизданий и неизменно пользовались огромной популярностью. Первую мировую войну никто из современников «Первой» не называл, а называли ее словом, которое как бы подразумевало не только грандиозность, но и единственность: Великая. Если бы она и...
Мы с Ветье отправились к громкоговорителю и после некоторого размышления послали следующий крик о помощи: «Бабка харкает нам в окоп. Здоровенные сгустки. Нужна картошка, крупная и мелкая!»
Книга «В стальных грозах» по праву считается самым сильным текстом о Первой мировой войне. Изданные практически сразу по окончании Великой войны воспоминания Э.Юнгера, представляющие из себя обработанные фронтовые дневниковые записи, выдержали множество переизданий и неизменно пользовались огромной популярностью. Первую мировую войну никто из современников «Первой» не называл, а называли ее словом, которое как бы подразумевало не только грандиозность, но и единственность: Великая. Если бы она и...
Боец, которому в момент атаки кровавый туман застилает глаза, не хочет брать пленных, он хочет убивать. Он ничего перед собой не видит и находится в плену властительных первобытных инстинктов. И только вид льющейся крови рассеивает туман в его мозгу; он осматривается, будто проснулся после тяжелого сна. Только тогда он вновь становится сознательным воином и готов к решению новой тактической задачи.
Книга «В стальных грозах» по праву считается самым сильным текстом о Первой мировой войне. Изданные практически сразу по окончании Великой войны воспоминания Э.Юнгера, представляющие из себя обработанные фронтовые дневниковые записи, выдержали множество переизданий и неизменно пользовались огромной популярностью. Первую мировую войну никто из современников «Первой» не называл, а называли ее словом, которое как бы подразумевало не только грандиозность, но и единственность: Великая. Если бы она и...
Над руинами, как и всюду над опасными зонами этой области, стоял густой смрад разлагающихся трупов, ибо огонь был таков, что о погибших уже никто не заботился. Речь шла о жизни и смерти, и когда я, проходя здесь, ощутил этот запах, то нисколько не удивился, - он был неотъемлемой принадлежностью данной местности. Впрочем, это тяжелое и сладковатое дыхание вовсе не казалось омерзительным; более того, оно возбуждало, смешиваясь с едкими парами взрывчатки, - то было состояние восторженной прозорливости, какое может вызвать только величайшая близость смерти.
Книга «В стальных грозах» по праву считается самым сильным текстом о Первой мировой войне. Изданные практически сразу по окончании Великой войны воспоминания Э.Юнгера, представляющие из себя обработанные фронтовые дневниковые записи, выдержали множество переизданий и неизменно пользовались огромной популярностью. Первую мировую войну никто из современников «Первой» не называл, а называли ее словом, которое как бы подразумевало не только грандиозность, но и единственность: Великая. Если бы она и...