Ашта, разумеется, принялась меня всячески уговаривать. Чего только она не проделывала, вплоть до того, что падала на колени. Разве что тащить меня силой не пробовала, понимала, что подобное поведение по отношению к хозяйке недопустимо. Под конец мне даже стало жаль помощницу, но себя было жальче. А потому я оставалась непреклонна.
Марта ошалела от счастья. Он решил начать вить гнездо.
Петр Петрович с досадой подумал: и чего я мчался к сестре, не мог что ли предположить, что ей будет не до меня? Дурак! Пора уж запомнить, что Мартышка уже не мартышка, а влюбленная до одури взрослая обезьяна!
Сначала Бобров думал встретить Марту в вестибюле, но потом решил, что не стоит. Зачем привлекать внимание? Он послал ей эсэмэску: «Жду в такси, желтый «ниссан-ольмера», № 352». Конспиратор хренов, со смехом подумала Марта,
Она так ясно видела эту кухню, в которой никогда не была. Все в высшей степени аккуратно, прямо-таки вылизано, и повсюду приборы: шашлычница, мультиварка, мультипечка, ну и что там еще сейчас рекламируют… И Бобров, одинокий и понурый, вынимает хлеб из хлебопечки. Нюхает его, режет, мажет маслом и достает яйцо из самого ненужного в мире прибора – яйцеварки! Марта еще горше заплакала. Бедный Бобров! И уже не было никакой обиды, осталась только нежность… Мой бедный любимый шпион!
– Завтра вечером я работаю!
– Несешь всякую ахинею на радио «Солнце»? Ну-ну!
– Послушай, Тимур, мне не нравится твой тон.
– Да, а чего ж ты на радио, а не на телевидении? Или рожей не вышла?
– Пошел в жопу!
И она швырнула трубку. На глаза набежали злые слезы. Господи, а ведь я его любила! Но он тогда не был таким чудовищным хамом.
Хомячок оказался саблезубым и неблагодарным,
И во всех зеркалах, всюду, куда ни кинь взгляд — одно и то же. Даниель как-то сморщился, стал меньше ростом. Или он всегда был ниже на полголовы? А незнакомец сузил глаза, чуть подался вперед и сказал голосом Тёрна:
— Ты ведь чувствуешь это, не правда ли? Да, мальчик? Желание, которое иногда сбивает тебя с ног? Ты просыпаешься по ночам со вскриком, с ее именем на губах.
Его голос был вкрадчивым, тихим. Так почему же мне чудилось, будто каждое слово бьет Даниеля наотмашь по лицу, точно пощечина? Тёрн не тронул его и пальцем, а Даниель посерел и шатался, но руки моей не отпускал, словно она была якорем, удерживающим его в штормящем море.
— Так запомни. Она никогда больше не будет твоей. Никогда. Больше. Не будет твоей. Живи с этой мыслью.
Улыбка сползла с лица Флоры.
«Для тебя никогда не было авторитетов, — выговаривал мне отец. — Никогда, Торн. Для будущего политика это недопустимо».
«Недопустимо, чтобы политик опирался на чей-то авторитет, кроме собственного», — ответил я.
Вэл никогда не замечала, чтобы кто-нибудь разгуливал по улицам в своем истинном облике. Это было отчасти забавно – звери, играющие в людей и людей же недолюбливающие. Она прекрасно видела настороженность и легкое презрение в глазах смотрящих на нее оборотней, когда обращалась к ним. Они безошибочно узнавали в ней человека, и Вэл, вспоминая слова Раза о своем запахе, думала, что причина именно в этом.