Несмотря на выстроенные на правом берегу Кубани станицы и невзирая на устроенные между ними посты и разъезды, черкесы научились проникать вглубь территории кавказской области. Это происходило главным образом благодаря помощи родственных племен абазехов, сапсугов и натухайцев, объявивших русским войскам газават – священную войну против иноверцев. Абреки, величавшие себя «гаджерет», проводили мимо пограничных дозоров группы разбойников, именуемых партиями.
Их экипировка позволяла совершать ночные вылазки без лишнего шума. Горское седло никогда не натирало лошади спину, независимо от пройденного пути. Винтовка покоилась в бурочном чехле, расположенном за спиной таким образом, что быстро выхватить ружье не составляло труда. Джигит легко перезаряжал оружие на скаку и вел огонь. Его шашка, острая как бритва, предназначалась только для удара. Деревянные ножны были обтянуты сафьяном. Каждый наездник имел и дополнительное вооружение – два пистолета за поясом и широкий, часто отделанный серебром кинжал. Патроны хранились в кожаных гнездах на груди. На поясе – сумка с приспособлениями для чистки ружья.
Капитон обратил внимание на то, с какой любовью относились черкесы к лошадям. Они не били их нагайками, а погоняли щелчками тоненькой плети с кожаной лопаточкой на конце. Юноша припомнил рассказ отца о том, как воевали горцы: на неприятеля наездник обычно скакал с нагайкой в руке и лишь за двадцать-тридцать шагов выхватывал ружье и делал выстрел, затем бросал его через плечо и, вытащив шашку, рубился лихо, поворотив лошадь назад, перезаряжал оружие на скаку и снова стрелял. Черкесы никогда не сдавались врагу. Зачастую, видя безвыходность положения, они убивали своих преданных лошадей, залегали за ними с винтовкой на присошках (палочках из прочного дерева) и отстреливались до последнего патрона. Когда порох заканчивался, горец ломал ружье и шашку и, оставшись с одним кинжалом, бросался в последнюю атаку, стремясь погибнуть в бою. Казаки абреков в плен обычно не брали, как, впрочем, и они казаков.
Мертвые земли располагались за пределами территорий, охраняемых Заводом, вокруг Айрон сити. Оставленное Войной заражение уменьшилось там достаточно для того, чтобы можно было обустраивать поля и высаживать деревья, туда даже потихоньку возвращались кое-какие животные и птицы, но власти Залема считали эти территории слишком опасными для проживания. В Мервых землях жили люди, хотя никто не знал точно, кто они, сколько их и где именно они там живут. Никто даже не знал, как далеко за Мертвыми землями начиналась пустыня, которая, согласно сведениям Завода, покрывала остальную планету. Там могли жить только мутанты, скитавшиеся по отравленным землям в поисках тех, кого они могли бы сожрать живьем.
…Любой, кто покидал Айрон сити, никогда не возвращался. И никто не верил, что причиной тому — место получше. Место получше уже существовало, но не в Мертвых землях — оно витало в воздухе, и Айрон сити жил в его тени.
– Знаешь, я не люблю готовить. Терпеть не могу. Но это лучший способ почтить бабушкину память.
Илюшин остановился и взглянул прямо на девушку. – Ты ведь ее совсем не знала.
– Я знала ее грибные супы и кулебяки, – без улыбки возразила Яна. – Сырники она заливала малиной, протертой с сахаром. В чайник обязательно клала смородиновую веточку и пару листов лимонника. И еще она заботилась обо мне. Мне все кажется – ты только не смейся, – что она огорчается, видя, что на кухне никто не хозяйничает. Думаешь, это глупость?
– Думаю, в шарлотку нужно добавить корицы, – сказал Макар.
Пирог с миндалем получился горьким. То ли орехи оказались испорченными, то ли прогоркла мука, но корж оставлял на языке отчетливый привкус полыни. …Плохой пирог – это больше, чем неудача. Это предупреждение. Одни гадают на кофейной гуще, другие читают будущее по линиям ладони, а она – по еде. Единственное, что всегда выходит таким, как она задумала, это ее стряпня. Идеальное совпадение замысла и результата. И вот – горький миндаль. …Беда приближается к их дому. Сначала Изольда, теперь пирог… События эти имели для Раисы равное значение. Смерть Дарницкой не взволновала ее сама по себе. Но она была отчетливым предвестником несчастья. …И совсем все идет наперекосяк, если из твоих рук вышел горький пирог. …Думаешь, соль просыпалась – это ерунда? Разбилась тарелка, тесто не поднялось, в варенье попалась косточка – случайности? Это пророчество. Твой мир, который ты лелеешь и оберегаешь, говорит с тобой на понятном тебе языке. Слушай его, если хочешь жить в этом мире.
Это Райка испортила его кровь, развела ее своей жиденькой трусливой водицей. Юрка получился болезненный, его Прохор и за мужчину не держал. Что это за Савельев, который от цветов кашляет, от березы чихает! Порченый.
А второй сын уродился хоть и веселым, но безвольным. На все ему плевать. Ни честолюбия, ни амбиций, а мужик должен хотеть весь свет завоевать! Все города сжечь, всех баб перетрахать! Вот тогда он – настоящий, а не пальцем деланный.
Под Льва Толстого косит Прохор Савельев. ...И жену выбрал – кроткую, бессловесную, глупую, зато красивую и с русой косой до пояса (уж не по косе ли выбирал? фотогенично, и потомки будут ахать и восхищаться).
Рая любила готовить. …Как многие хорошие хозяйки, бабушка неосознанно наделяла дополнительным смыслом все свои рутинные действия. Порезать яблоки, замесить тесто, обжарить лук – в этом было древнее шаманство, каждодневный заговор на благополучие и крепкую семью. В мытье полов привносился оттенок сакральности – где чисто, там и хорошо. Стирка оборачивалась магическим ритуалом: отмоется грязное, заплещутся на ветру белоснежные простыни, точно стяги. Да здравствует порядок, перед которым отступает хаос!
Чем сильнее сгущались тучи над нашей странной семьей, тем отчаяннее натирала бабушка Рая и без того блестевшие половицы, тем исступлённее выпекала блины и с какой-то безумной щедростью поливала их жидким медом – словно шаман, возносящий молитвы суровому божеству, чтобы тот смилостивился, отвел беду, ублаготворенный медом, блинчиками и накрахмаленными занавесками. Не домашнее хозяйство это было, а камлание. Никто из нас тогда этого не понимал. Может быть, один лишь Прохор.
«Это ты жадная», – мысленно сказала Тишка. В эту секунду она ясно поняла, что Женька привыкла всегда получать то, что ей хочется. В моменте присвоения чужого было для нее больше радости, чем в самом владении. «Она хочет кулон не потому, что он ей нравится и к чему-то подходит. А потому что он мой».