Тронули ли меня аплодисменты? Ничуть! Я ощутила странное чувство, что сидящие в зале хотят ко мне присосаться. Выпить как пиявки мою красоту и юность, а потом выбросить остатки, как сношенную негодную вещь. Мне не хотелось нравиться публике, подчиняться ее требованиям, идти в услужение. Слишком сильны были во мне гордость и самолюбие.
Вы великий человек, герр Герцен! Но вы ошибаетесь: Георг не еврей, еврейка - я!
О, откуда, откуда он взял, что Георг еврей?! Пусть даже и так. Неужели название народа, давшего миру Библию, может служить оскорблением?!
Почему-то самые бешенные немецкие романтики признают романтическое только в книгах и даже не предполагают, что оно существует в жизни.
Недаром Александр Иванович при всем своем уме и образованности ощущал себя на западе, как не раз признавался, каким-то вест-готтом или дакком, попавшим в изощренный, насквозь лживый римский мир.
Эмма терпела и молчала, вазможно, сознавая все свое женское несовершенство в сравнении с его мужским великолепием.
- Сердцу когда-нибудь да нужно себя высказать, иначе... - голос дамы задрожал, и она с усилием продолжала, - иначе оно разорвется, переполненное до краев.
Как горько сознавать, что при красоте, о которой твердят без умолку все с утра и до ночи, ты родилась для нужды. Как обидно не иметь ни своего дома, ни приличного выезда, вечно расчитывать и экономить копейки. Такое ли будущее рисовалось мне и моим близким?!
Мужчина пьяница проспится, женщина - никогда.
Он никогда не был женат, так как не выносил женшин, а они его.