Ты одинок с рождения и до самого конца, и нет никого, кто поможет тебе преодолеть это одиночество. Однако – никаких драм, никакого надрыва. Ричард Йейтс — наименее известный, по горькому замечанию Esquire, из великих американских писателей — умер в 1992 году от осложнений после операции на легких. Его крепкая и добротная проза была к тому времени крепко и добротно забыта. Статус «заново открытого» Йейтсу суждено было получить лишь в 1999-м, после статьи коллеги по перу Стюарта О’Нана. Статья...
Можно ли сразу же, без лишних слов обнять и поцеловать девушку? Он предположил, что можно, и не ошибся. Вскоре он оторвался от нее, чтобы встать и снять гимнастерку, в которой ему стало душно, а когда сел обратно, сперва жадно припал к стакану, словно записной алкоголик, который, пока не выпьет, думать не может о сексе; потом, протерев очки, он снова повторил приемчик из «Вперед, путешественник», взяв еще две сигареты, хотя первые две лежали в пепельнице почти нетронутые, и вновь она не заметила. В этот момент расстегивала для него лифчик. Он подумал, может, сказать: «Слушай, Арлин, давай не будем; ты слишком порядочная для этого», и она расплачется в его объятиях и ответит: «О, Боб, ты первый, кто по-настоящему уважает меня», а потом, у двери, они романтически прильнут друг к другу в нежном прощании, обещая писать письма. Беда в том, что она уже запустила язык ему в рот, его руки сжимали ее маленькие груди, а ее пальцы со школьным колечком умело расстегивали его ширинку.
Она даже могла спокойно вспоминать Вефиль, штат Коннектикут, - тот долгий, безрадостный период после возвращения из Парижа, когда чуть ли не ежедневно и еженощно казалось, что невозможно быть более одинокой. Ее замечательный старый дом в колониальном стиле доставлял истинное удовольствие, - по крайней мере доставлял бы, если б нашелся мужчина, с которым разделить его, - а в старом амбаре позади дома она устроила студию, где создала много произведений. Но невозможно все время работать. Вечерами, когда Бобби засыпал, она слушала радио - большой напольный "Мажестик", ее единственное дорогое приобретение после возвращения из Франции, - но даже самым занимательным программам редко удавалось заставить ее забыть о том, что ее интересует по-настоящему, - позвонит кто-нибудь или нет.
Теперь, когда Бобби был в армии, она обнаружила, что виски - великий спаситель. Под его защитой она могла давать волю памяти: не испытывая сожалений, возвращаться к самым болезненным, самым мучительным моментам своей жизни и находить успокоение в вере, что ничего не было настолько плохо, как казалось, что всё так или иначе устроилось наилучшим образом.
Казалось, это говорил ее страдающий, полухмельной взгляд в ответ на его вопросы: "Почему мне нельзя утешаться иллюзиями?"
Вечером он окунулся в шумную толпу под гулкими сводами Пенсильванского вокзала и, растерянный, ошеломленный, проталкивался сквозь нескончаемые обнимающиеся пары: мужчины, чья форма смотрелась внушительней той, что на нем, девушки, чья пылкость была невыносимым упреком его неопытности.
Жизнь прекрасна; Бог — у себя на небесах; Бобби скоро вернется, и еще почти две трети «Манхэттена» в бокале рядом с тарелкой.
— Я нужна ему, — сказала Эва, и от смущения глаза старой девы наполнились слезами. — Это так прекрасно! Я не знала ни одного человека, которому бы по-настоящему… по-настоящему была нужна.
И Алиса почувствовала, что ей самой нужно промокнуть глаза — не только от радости за Эву и не только под действием джина с вермутом, но и от укола зависти. Быть нужной — это действительно прекрасно.
Человека делают манеры.
Он казался неплохим и добрым парнем, но Прентис следовал старому проверенному правилу, усвоенному ещё в школьные годы: берегись тех, кто первый протягивает руку дружбы, - возможно, он сам изгой.