Главный герой романа — Лукас Бичем, темнокожий фермер, ошибочно обвиняемый в убийстве белого человека. Он освобожден благодаря усилиям белого и темнокожего подростков и старой девы, происходящей из знатной семьи юга США. Книга — своего рода ответ Фолкнера как писателя с юга США на расовые проблемы, с которыми сталкивается Юг. В своих «Избранных письмах», Фолкнер писал: «белые люди на Юге, еще прежде Севера или правительства или кого-либо, должны и обязаны нести ответственность перед неграми..»...
- (...) Не оттого человек мечется без сна в кровати, что он причинил зло своему ближнему, а оттого, что он был неправ. -(Дядя).
- (...) Человек, да и народ тоже, если он чего-нибудь стоит, может пережить свое прошлое, даже не испытывая потребности избавится от него.
- Не старайся приглядываться. (...) Просто не останавливайся. -(Дядя).
- История и сейчас еще показывает нам, что рознь -- это преддверие к распаду.
И он стащил с себя мокрое белье и сейчас же снова очутился в кресле, теперь уже перед ярко полыхавшим огнем, закутанный в одеяло, как кокон, и весь обволокнутый этим безошибочно различимым среди всех других запахом негров, запахом, о котором ему никогда и в голову не пришло бы задуматься, не случись того, что должно было с ним случиться через какой-то небольшой промежуток времени, который теперь уже исчислялся минутами, так бы он и в могилу сошел, не удосужившись подумать, а не является ли этот запах вовсе не прирожденным запахом расы и даже не нищеты, а, скорее, состояния, сознания, убеждения, приятия, пассивного приятия ими самими вот этого убеждения, что им, неграм, вовсе и не положено иметь какие-либо удобства, чтобы мыться как следует, или мыться часто, или хотя бы просто позволить себе полоскаться и размываться даже и безо всяких удобств, и, что, в сущности, оно даже предпочтительней, чтобы они этого не делали.
... и, корчась в бессильной ярости, он уже думал об этом человеке, которого он видел только раз в жизни и всего каких-нибудь двенадцать часов тому назад, совсем так же — но это ему еще только предстояло узнать в будущем году, — как думал о нем любой белый в здешних краях, во всей округе, на протяжении многих лет: Мы его сперва заставим быть черномазым. Он должен признать, что он черномазый. А тогда, может быть, мы и согласимся считать его тем, чем ему, по-видимому, хочется, чтобы его считали. Потому что он сразу начал очень многое узнавать о Лукасе. Не то чтобы он слышал случайно — нет, он сам расспрашивал о нем всех, кто хорошо знал эту округу и мог рассказать ему о негре, который, обращаясь к женщинам, говорил «мэм», совсем как любой белый, и говорил вам «мистер» или «сэр», если вы были белый, но вы знали, что он не считает вас ни тем, ни другим и знает, что и вы это знаете, но у него даже и в мыслях нет, что вы можете его одернуть, потому что для него это не имеет значения.
Вот это мы, в сущности, защищаем: право самим предоставить ему свободу; мы должны это взять на себя по той причине, что никто другой не может этого сделать, ибо вот уже скоро сто лет, как Север сделал такую попытку и вот уже на протяжении семидесяти пяти лет признает, что у него это не вышло. Итак, это предстоит сделать нам. И скоро уже такого рода вещей можно будет даже и не опасаться. Их и теперь не должно бы быть. Не должно было бы быть и раньше. И никогда. И однако, вот только что, в субботу, это случилось, и, наверно, случится еще, может быть, раз-другой. Но потом — все. Больше этого не будет; конечно, срам останется, но ведь вся летопись человеческого бессмертия — это страдания, перенесенные человеком, и его стремление к звездам путем неизбежных искуплений. Придет время, когда Лукас Бичем сможет убить белого человека, не страшась веревки или бензина линчевателя, как любой белый убийца; со временем он будет голосовать наравне с белым везде, где бы он ни захотел, и дети его будут учиться в любой школе с детьми белого человека, и он будет так же свободно ездить куда захочет, как и белый человек. Но это будет не во вторник на этой неделе. А вот северяне считают, что это можно сделать принудительно даже и в понедельник — просто примять и утвердить такой-то напечатанный параграф закона; они забыли, как когда-то, после того как уже четверть века свобода Лукаса Бичема была узаконена особой статьей нашей конституции, а хозяина Лукаса Бичема не только поставили на колени, но потом еще на протяжении десяти лет топтали и смешивали с грязью, чтобы заставить его проглотить это, всего каких-нибудь три коротких поколения спустя они снова очутились перед необходимостью еще раз узаконить свободу Лукаса Бичема.
правда - это всеобщее, она должна быть всеобщей, чтобы быть правдой, и не так уж её много надо, чтобы уцелело нечто такое небольшое, как земной шар...
Вчера не кончится, пока не наступит завтра, а завтра началось десятки тысяч лет тому назад.
У человека только всего и есть что время, все, что стоит между ним и смертью, которая внушает ему ужас и отвращение, - это время, и, однако, половину его он тратит на то, чтобы придумать, как скоротать вторую половину.
... только из целостности и вырастает в народе или для народа нечто имеющее длительную, непреходящую ценность, — литература, искусство, наука и тот минимум администрирования и полиции, который, собственно, и означает свободу и независимость, и самое ценное — национальный характер, что в критический момент стоит всего.
- Жалость, справедливость, совестливость -- ведь это вера в нечто большее, чем в божественность отдельного человнка (...), это вера в божественность его продолжения как человека. -(Дядя).
Выругаться — это совсем неплохо, в этом нет ничего дурного, наоборот, это не только полезно, но и незаменимо, но, как и всё, что есть ценного, оно только тем и дорого, что запас ругани ограничен, и если ты будешь тратить его зря, то в минуту крайней нужды можешь оказаться банкротом.
... не оттого человек мечется без сна в кровати, что он причинил зло своему ближнему, а оттого, что он был неправ;
- Они бежали от самих себя. Они бежали домой, чтобы спрятать голову от стыда под одеялом. -(Чарльз).
Дети и женщины - у них головы не так забиты делами. Они могут слушать. А мужчины, вот такие пожилые, как твой батюшка или дядя, они не могут слушать, им некогда, у них дел по горло. Вот ты это запомни, может, когда пригодится. Если тебе когда-нибудь понадобится сделать что-то такое, что не всякому объяснить можно, ты не трать времени, не суйся к мужчинам, поди к женщинам либо к детям, они тебя выручат.
Мне уже шестой десяток пошёл... Пожалуй, лет пятнадцать из них я только и делал, что волочился за юбками. И я из своего опыта вынес, что очень немногим из них нужна любовь или даже физические ощущения. Просто они хотят выйти замуж.
А ты хоть раз видел, чтобы сталкивались машины, когда в обеих за рулем сидят женщины?
.. есть вещи, которые ты никогда не должен соглашаться терпеть. Вещи, которые ты всегда должен отказываться терпеть. Несправедливость, унижение, бесчестье, позор. Все равно как бы ты ни был юн или стар. Ни за славу, ни за плату, ни за то, чтобы увидеть свой портрет в газете, ни за текущий счет в банке. Просто не позволять себе их терпеть.
Она женщина практичная, ей не понадобилось долго думать, чтобы решить, что единственный способ вытащить мертвеца из могилы - это поехать к нему на могилу и выкопать его.
Не все люди способны выносить рабство, и, по-видимому, ни один человек не может вынести свободы.