Цитаты из книги «Трое из Жана-Парижа» Айгуль Клиновская

Приватизация заводов привела к задержкам зарплаты и сокращениям. Люди от безысходности уходили в торговлю, «тут купил – там продал». Наспех сваренные из железных листов киоски появлялись на каждом свободном пятачке буквально за ночь. Но туда еще нужно было попасть, ведь место хоть и нервное, но доходное. Кто-то от безысходности прямо на улице расставлял столики и раскладывал нехитрый товар: жвачки, шоколад, сигареты, презервативы. Тоже несладко. То вспыхивали драки между конкурирующими торговцами, то вылуплялся рэкет, сшибавший добытую с таким трудом копейку у этих горемык.

И потекли годы безрадостного брака, замешенного на постоянном чувстве вины и стыда. Существование на полувздохе. Думан регулярно напоминал, что она «второго сорта». Со временем в копилку аргументов добавлялись новые эпитеты. Дерьмовая хозяйка – «Даже хлеб нормально резать не умеешь». Фригидная сука – «В бревне больше жизни, чем в тебе». Бесплодная тварь – «Уж хоть бы родила!». Когда человеку изо дня в день толкуют, что он пыль, он и становится пылью.

Человек ко всему привыкает. Как собака, которую держат на цепи, шпыняют и кидают иногда мосол по великим праздникам, так и Айша считала светлые дни решающими в своей семейной жизни. Если накричал или ударил – сама виновата. Не так посмотрела, не то сказала. Со временем даже приноровилась угадывать настроение мужа по звуку поворачиваемого в замке ключа. И молчать. Это целое искусство – правильно молчать. Не так, чтобы вызвать приступ бешенства: «Говорить не хочешь? Рот открыть не в состоянии?» А тонко ощущать оттенки происходящего. Балансировать, как эквилибрист. Вроде и внимать, но не слышать. Если Айша вступала в полемику, то аргументы у Думана быстро заканчивались, и тогда прилетала сочная оплеуха. А если молчать, то покричит, выпустит пар и отстанет.

Осенний город дышал уже морозно. Лужи стеклянно поблескивали хрупким ледком. Листья, которые в сентябре золотистыми смерчами кружили в алматинских дворах, лежали теперь свалявшимся блеклым войлоком.

На душе у Андрея стало светло. Напряжение последних лет исчезло, когда он оказался в животворном кольце женских рук.Дядька не задал ни единого вопроса. Скомандовал благоверной, та сноровисто раскинула диван, застелила наглаженные хрусткие простыни.Всю ночь Тамара бережно и ласково, сантиметр за сантиметром, отогревала Андрея. Трепетными касаниями расслабляла и сведенные мышцы, и настороженное сердце… Он брал ее снова и снова, с благодарностью принимая тепло, которого так долго был лишен. В коротких перерывах больше расспрашивал о ней, сам же отмалчивался. Воспоминания о зоне казались неуместными, когда раз за разом женское тело волнующим приливом обволакивало и уносило куда-то далеко-далеко…

Из Петропавловска на хлипком автобусе они добрались до деревни. Рядом, в пятидесяти километрах, находилась северная граница Казахстана, за которой простиралась уже Россия. Парочка с юга сразу ощутила, что климат тут гораздо суровее. Алматы прятался от ветров за горами, как за спинами грозных братьев-исполинов. А Жуковка стояла в степи, и неласковая зима изо всех сил старалась закопать ее в снег по самые печные трубы. Жители запасались продуктами и пережидали адскую непогоду дома.Прелести деревенской жизни еще предстояло познать.

– Домик небольшой для начала снимем, со временем выкупим. Корову заведем, свиней.– Ой, сынок, – мама поглаживала его по руке и с сомнением качала головой. – Вы же городские, никогда в деревне не жили. Осилите ли?Младший брат Ярослав, возмужавший и заматеревший после службы в армии, гулял то с одной, то с другой, но жениться не спешил. С приездом Андрея и Тамары фактически переселился к ним под предлогом помощи в благоустройстве старенького домика, который посчастливилось арендовать у местного олигарха. Тот прослезился, что молодежь все-таки возвращается на его богом забытую родину. Значит, поборется еще Жуковка, постоит! На этой волне он отдал дом практически даром, с напутствием плодиться и размножаться денно и нощно.

В декабре 1999 года зима в Жуковке совсем распоясалась. Затяжной буран играючи свалил парочку столбов, поэтому несколько суток деревня сидела без электричества. Это не помешало Анастасии Андреевне Юрковской благополучно явиться на свет.

За несколько месяцев мозги превратились в жидкий кисель, в котором пульсировала только одна мысль – как избавиться от ребенка. Каждый поход в туалет сопровождался надеждой, что вот-вот получится, и она забудет Ромку и заживет прежней жизнью. Но ничего не происходило – ребенок, поселившийся внутри, держался цепко и покидать ее тело не желал.– Ты что творишь? – Оля приподнялась с дивана, увидев, как Роза выливает остатки из недопитой бутылки в раковину.– Если ты будешь еще бухать, я позову Веронику. Мы тебя свяжем и станем кормить из ложечки до родов, чтобы лишнего ничего не принимала, поняла?Оля откинулась на подушку. Сама дура. Дотянула до большого срока, уповала – авось как-то проблема рассосется. Теперь два варианта – или в детдом сдать, или подарить бездетной семье. Выбор очевиден. Оставить себе – об этом она и не думала. Превратиться в мать-одиночку с мелкой копией Каравеллы под боком, терпеть надменные нотации родственников и соседскую трескотню за спиной! «Был бы папа жив, он бы защитил меня от всего мира», – думала Ольга, зарываясь носом в подушку.

Роза через своего гинеколога нашла семью, отчаянно жаждущую ребенка. Как стало понятно, схема эта была отработана годами. При наступлении времени Х и роженицу, и будущую мать определяли в роддом. Детали не разглашали, но Ольга предполагала, что ту женщину оформят самостоятельно родившей, а ей нарисуют в карте какой-нибудь выкидыш. Нюансы интересовали мало, больше волновало, приличная ли приемная семья. Подруга уверила – все под контролем. По словам врача, так помогли уже многим. Девочки из близлежащих деревень приезжали в Краснокузнецк учиться, резво теряли головы и девственность, мотали потом сопли на кулак, не имея средств на аборт. Бездетные же поливали слезами пороги роддомов, умоляя знакомых врачей за любые сокровища отдать отказников, которым прямой путь в детский дом.Семья, собиравшаяся забрать ребенка, оказалась благопристойной, даже передавала деньги на питание. Ольгу бесили попытки ее откормить, как элитную свиноматку для выставки достижений народного хозяйства. Она довольно жестко обрубила гуманитарную помощь, при этом не переставая ощущать незримый контроль. Пару раз на улице показалось, будто за ней следят. Когда Ольга делилась подозрениями, Роза закатывала глаза и заявляла, что это попахивает паранойей.

Как только решение было найдено, и земля под ногами снова стала твердой, Ольга взялась за ум. Место в павильоне она потеряла, потому что после ограбления и последовавших за ним душевных потрясений попросту перестала выходить на работу. На опознание тех самых грабителей ее все-таки вызывали. Она побоялась отказать милиции, пришла с большого бодуна, тщательно маскируя перегар мятной жвачкой. Конечно, это были те самые Тарапунька и Штепсель, но Ольга не собиралась их признавать. Не хватало еще, чтобы потом, отсидевшие и озлобившиеся, они ее нашли. Поэтому дала туманный ответ – вроде они, вроде не они, события той ночи помнит плохо, так как порядочно испугалась.

Кто остался там, в Жанатасе? Этого Оля не знала. Мощные потоки писем, которые соединяли одноклассников после школы, с годами обмелели, затем и совсем иссякли. Если даже с Айшой, лучшей подругой, переписка прекратилась, что уж говорить об остальных. С каждым новым шагом, с каждым новым часом человек уходит все дальше и дальше от юности и от людей, населявших ее. Перемены, переезды, переломы…

Беременность не наступала. Айша методично ходила по врачам, наблюдая, как от назначений и заключений пухнет папка для бумаг. Думан иногда сопровождал, будучи в хорошем настроении, которое, впрочем, могло молниеносно растаять. Так было, например, когда под колеса их машины кинулся какой-то сумасшедший пешеход. Все произошло быстро, и близорукой Айше показалось, что человек похож на Андрюшку Юрковского, но притормозить она не попросила – не осмелилась. Остаток пути слушала нудный монолог, что понаехали в Алматы всякие тупицы. Вот поэтому она и предпочитала ходить куда бы то ни было без мужа и при случае мягко отклоняла его дорогостоящие по части нервов услуги. Бесконечные обследования, анализы, консилиумы желаемого не приносили. Однажды чудо почти произошло, но беременность оказалась замершей. Очнувшись после наркоза, Айша чувствовала, что из нее вместе с нерожденным ребенком выскоблили и чахлые остатки души.

Думан воспринял ее планы равнодушно. Айша подозревала, что у него есть другая женщина, может, и не одна, но это мало трогало. Их брак существовал по инерции – только в угоду косной морали. Всем был важен фасад, а что за ним – никого не волновало.

К большому счастью, городок смог устоять, стряхнув с себя наваждение девяностых. Сменив несколько хозяев, градообразующее предприятие перешло в руки крупной компании. Снова появилась работа. В магазинах исчезли толстенные тетрадки, куда записывали фамилии всех берущих в долг. От снесенных микрорайонов остались пустыри-шрамы, но уцелевшие дома уже сияли свежей облицовкой с пестрым орнаментом. Тут и там красовались клумбы с неприхотливыми цветами, способными выдержать беспощадное солнце. Люди продолжали жить, рожать детей, сажать деревья. Город, как человек после затяжной опасной болезни, выстоял и теперь понемногу приходил в себя.

В кособокой беседке сидели трое, каждый думал о своем. Человек идет по дороге жизни, неминуемо делая ошибки. Подчас чудовищные. Может, главный урок в том, чтобы, совершив их, найти в себе силы жить дальше? – У вас есть дети. Это счастье, которое позволяет примириться с любыми невзгодами, – произнесла Айша.

Однажды в СИЗО заключенный по прозвищу Чупос устроил акцию протеста. Его осудили на семь лет за изнасилование, и объявление голодовки он посчитал верным способом в борьбе с беззаконием. Надругался он действительно над кем-то или нет – история и сам Чупос об этом умалчивали.Он задумал зашить себе рот и уговорил Зафара, бывшего когда-то на воле хирургом, провести операцию. Сказано – сделано. Прошло меньше недели – Чупоса отпустили. Скорее всего, и вправду не был виноват.

Город был усыпан коммерческими киосками, да что там город – все постсоветское пространство выживало за счет «комков», круглосуточно торгующих водкой, сигаретами, презервативами и прочей мелочью. Коробка из стекла и металла, где сутки через трое работала Оля, гордо именовалась павильоном, так как состояла из двух стандартных киосков. В одном – продукты питания, в другом – бытовая химия, посередине – небольшой тамбур и прилавок. В продуктовой секции стоял холодильник, там же в закутке – топчан, на котором по-спартански коротали ночи продавцы.

Голодать и мерзнуть, как в первую свою кузбасскую зиму, Ольге больше не хотелось. Сдавая смену, она записывала, что продала, например, не десять блоков сигарет, а пять. Ехала на оптовку, покупала недостающие и отвозила сменщице. Так же и с шоколадными батончиками и прочей мелочью, расходившейся довольно хорошо. Приятную разницу, практически равную оплате за смену, клала себе в карман.

Корову вскоре продали, и с наступлением весны Андрей взялся челночить между Россией и Казахстаном. Возил мясо, шоколад, даже искусственные цветы – словом, все, что можно было купить в одном месте и продать в другом. Тамара поработать не успела, поняла, что беременна. На рождение дочки молодой отец не попал – возвращался из очередной поездки и застрял в Петропавловске из-за занесенных снегопадом дорог.