А потом одеваюсь и ухожу. В свою собственную жизнь. Я больше не пешка в чьей-то игре. Я теперь буду принадлежать только себе...
Стою с телефоном в руках напротив большого зеркала на стене.
Смотрю на себя.
Какая же я…. жалкая.
Я устала быть мебелью. Устала быть чем-то, что можно просто оставить в доме, выключив свет.
И я, чёрт возьми, хочу пойти туда и сделать это! Для себя!
Снова взять в руки кисть и почувствовать хотя бы призрачный отблеск удовольствия.
— Ты рисуешь? — спрашивает Илья, но не могу сказать, что в его голосе ярко звучит удивление.
— Ну… вообще нет, уже давно в руки кисть не брала. Но когда-то рисовала, вдруг получится помочь.
— Получится, конечно, — говорит так, будто я глупость сморозила. — Это же как езда на велосипеде или игра на гитаре — раз научился и потом всегда умеешь...
...но ты должна быть мудрой, — продолжает мама. — Семья — это не только любовь. Это работа, компромиссы. Где-то промолчать можно, где-то не зацикливаться...
— Что быть женщиной — значит не только варить борщи, но и быть желанной. Слышишь? Желанной!
— Настоящая женщина должна знать себе цену, девочки. Мы не только для кастрюль рождены...
— А что плохого в развлечениях? — мгновенно парирует Карина, поправляя яркую блузку. — Я что, не заслужила? Девочки, вот честно, мне плевать на возраст. Настоящая женщина должна уметь наслаждаться жизнью.
— Наслаждаться — это одно, а вести себя так, будто тебе снова двадцать, — совсем другое, — усмехается Оля, отпивая из своей чашки.
— Что вообще значит милфа? — спрашиваю, подперев подбородок рукой. — Это же что-то пошлое, да?
— Сама ты пошлая, — закатывает глаза Карина. — Это дословно расшифровывается как “Mother I'd like to fuck”. Мамаша, которую я бы трахнул.
— Я знаю английский, Карин, — качаю головой и смеюсь.
— Но вообще-то, сейчас это слово уже воспринимается иначе.
— И как? — вскидывает брови Галина.
— Сексапильная красоточка за тридцать, — манерно ведёт плечом Карина. — Как я, например. Ну и все мы, по сути.