Цитата из книги «Дело моего отца» Камил Икрамовпоказать все Добавить
"Если бы заранее знать, что все выяснится, правда восторжествует, справедливость будет восстановлена!
Поздно?
Нет! Это важно и сейчас, и завтра, и через тысячу лет. Справедливость одна на всех. Более всего она нужна не тем, кого уже нет, не нам даже, а нашим детям и внукам. Тем, кто сегодня ходит в детский сад.
Им справедливость нужней, чем нам. Пожалейте их, позаботьтесь, чтобы им не хлебать того, что хлебали мы.
И надо вернуться к процессу.
Мы знаем, что он был тщательно подготовлен, подсудимые оговаривали себя по детально разработанному плану со шпаргалками и суфлерами. Характерно, многие говорили, как школьники на уроке: "Разрешите, я еще скажу", "Позвольте дополнить".
Чтобы понять роль отца в этом спектакле, я должен был хоть на время забыть, что именно он интересн мне.
Людям мало знать, что процесс сфабрикован и подсудимые ОГОВАРИВАЛИ себя и других. Всех интересует, как именно это было сделано. Как именно!
-- Ну понятно, что пытки, -- говорят сегодня разумные интеллигенты. -- Но ведь на процессе были не простые и "средние" люди. Там были борцы, общественные деятели крупного масштаба, революционеры с подпольным стажем.
-- Ведь были же люди, которые ни в чем не сознались!
Этот довод кажется особенно убедительным.
Конечно, лестно думать о героизме и стойкости хотя бы отдельных представителей рода человеческого. Однако те, кто разрабатывал методику физического и психологического воздействия на подследственных, очевидно, думали иначе. Каждый срыв, неудачу, каждую преждевременную смерть арестованного, не говоря уже об отдельных случаях удавшихся самоубийств, Ежов, Берия и неведомые доселе теоретики бывшего НКВД и бывшего МГБ считали браком в работе...
... Генерал Горбатов, печатавший воспоминания в журнале "Новый мир", сурово осуждающий сломленных пытками людей (кажется, даже суровее, чем те, кто их пытал), сам говорит, что не знает, выдержал бы он следующий сеанс избиений (не пыток, а избиений).
Для меня вопрос о пытках всегда был весьма реален, и должен признаться, что я не выдержал бы того, что выпало, скажем, на долю молодогвардейцев. Когда-то, поняв это, я очень мучился, казнил себя стыдом, чувствовал себя недостойным окружающего общества, отщепенцем. Потом догадался, что завышение моральных норм, навязывание невыполнимых требований и создание культа мученичества всегда в интересах тех, кто хочет разъединить людей и в каждом человеке воспитать комплекс моральной неполноценности. Одинокого человека легче сделать ханжой, стукачом и конформистом.
ХХ векдал много оснований для иследования проблемы пыток. У Бертольда Брехта ученик упрекает Галилея, что тот испугался, когда ему показали орудия пыток. "Несчастна та страна, в которой нет героев". А Галилей отвечает: "Нет. Несчастна та страна, которая нуждается в героях".
Непомерное завышение официальных морально-этических норм всегда приводит к падению общественной морали.
Да, я не мог выдержать пыток, я даже не мог выдержать зрелища пыток. И не буду их изобретать. Скажу только, что известный английский контрразведчик О.Пинто в книге "Секретные миссии", которая у нас переведена и издана в 1964 году, спокойно констатирует:
"Безусловно, телесные пытки способны сломить самого волевого и физически сильного человека. Я знал одного мужчину поразительной силы воли, у которого гестаповцы вырвали все ногти, а затем сломали ногу, но он не вымолвил ни единого слова. Позже этот человек признавался, что его терпение истощилось как раз в тот момент, когда мучители прекратили пытки, но если бы они продолжали пытать его, он наверняка не выдержал бы и во всем признался...
Зверские пытки монут заставить невиновного "сознаться в преступлении", за которое полагается смертная казнь. В таких случаях человек считает, что быстрая смерть легче нечеловеческих страданий.
Телесные пытки в конце концов заставляют говорить любого человека, но не обязательно правду."
А если заведомо ясно, что мучители и не добиваются правды, что им нужна любая ложь, то это еще больше облегчает задачу палачей.
Мне рассказывали о старом коммунисте, который под страшной пыткой отказался признать себя врагом народа. Тогда на его глазах стали пытать и замучили до смерти его жену. Старый коммунист был непреклонен... На глазах отца стали пытать его тринадцатилетнего сына. Мальчик умер в муках, но коммунист не признал себя виновным в измене Сталину.
Кого-то это восхищает. У меня вызывает ужас. Я не понимаю этого человека. Я не могу его любить и даже жалеть не могу. Я боюсь его и его стойкости. Это стойкость патологическая и античеловеческая.
Короче, не могу я поверить, что наш ум и воля в норме сильнее нашего тела, независимы от него. Простой пример: американские психологи установили экспериментальным путем, что лишение сна в тчение 120 часов полностью разрушает сопротивляемость внушению. Сопротивляемость внушению в таких случаях равна нулю.
Это я слышал на обычной лекции для адвокатов. Там приводили много ценных сведений из нашей и зарубежной практики. Много примеров. Вот муж, спешащий к жене, только что родившей в тайге, признается в поджоге электростанции с тем, чтобы потом, после того,как он привезет жену домой, все поставить на свое место; вот два мальчика, которые тоже очень спешили и потому согласились взять "на время" чужую вину. Пытки и угрозы -- само собой. Всех, кого это интересует, отсылаю в коллегию защитников. Лекция называется "Психология самооговора", автор -- Александр Экмекчи...
...Одно дело выдавать под пыткой своих настоящих сообщников, товарищей, завалить дело, которому служишь. Совсем другое, если требуют признания твоей собственной вины и вины тех, кто уже погиб под пыткой на твоих глазах, кто сам дал на себя показания, кто все равно обречен, и это тебе хорошо известно. Страшно, до сих пор страшно читать, перечитывать и переписывать слова, вырванные палачами. Может быть, я слишком часто пользуюсь словом "палачи"; но это потому, что другие до сих пор не то боятся, не то стесняются его произносить. А как еще назвать тех, кто пытал, истязал, убивал?
Скажу еще, что, когда мы осуждаем тех, кто под пыткой оклеветал себя и других, мы уже только одним этим оправдываем палачей.
Возвеличивание в литературе людей, которые, например, попав в плен в минувшей войне, отказывались не только назвать под пытками номер своей части, но и свои имя и фамилию, вело или способствовало позорному для нашего общества явлению; речь о том, что долго после войны каждого из миллионов солдат, побывавших в плену или немецком концлагере, рассматривали как человека второго сорта, если не как государственного преступника. Стыдно знать, что попавшие в плен солдаты других армий возвращались в свои страны под звуки оркестров, а наших ждали жестокие проверочные, часто и исправительно-трудовые лагеря. Даже девушек, насильно угнанных в Германию с оккупированных в войну территорий, освободители встречали как изменивших родине, а администрация создала для их проверки лагеря, расположенные часто на месте бывших немецких лагерей смерти. Один из таких лагерей, говорят, находился в Освенциме."
Книгу К.Икрамова «Дело моего отца» когда-то собирался печатать Твардовский в журнале «Новый мир». Вместо этого автору пришлось спрятать ее на тридцать долгих лет, но все тридцать он не прекращал над ней работу. В центре книги — две судьбы, два человека. Отец — Акмаль Икрамов, видный партийный и государственный деятель, расстрелянный в марте 1938 года вместе с Н.И.Бухариным и другими, проходившими по процессу «право-троцкистского блока», и сын — автор книги, арестованный в шестнадцатилетнем...