Когда голова Мансёлье ударилась о стену, я как раз переступал порог магазина: увидав, как задрожали его старые губы, столько раз на маоей памяти несшие страшный вздор, я протиснулся к Мурону.
- Не трогай его, он все-таки долго держал меня у себя. Сам знаешь, что ему могло быть за то, что он прятал еврея.
Как по волшебству, воцаряется полная тишина. Но все же Мурон не хочет отступаться:
- Пусть ты еврей, - говорит он, - но знал ли об этом старый дурак?
Оборачиваюсь к старику, который смотрит на нас дикими глазами. Мне понятно, о чем ты думаешь, я до сих пор слышу все твои словечки: "жидовские ублюдки", "еврейское отребье", "надо убрать эту грязь", "когда избавимся от половины из них, оставшимся будет о чем подумать".
Но, видишь ли, прямо у тебя дома находился жид, и притом самый настоящий, а поразительней всего то, что теперь этот жид спасет твою шкуру.