Клинок Гржак, кстати, потом потерял, и единственным напоминанием о странной встрече стала для него фраза «Я в тебя верю». Что-то в ней было, что-то такое, что не давало магу Тьмы опустить руки и заставляло продолжать стремиться к намеченной цели даже в самые тяжелые моменты жизни. И даже то, что сказал эту фразу враг, ничуть не умаляло ее ценность в глазах Гржака…
хуже нового врага – лишь враг недобитый.
"Горечь потерь – вот тот вкус, что пробивается сквозь приторную сладость побед. К нему надо просто привыкнуть."
Знаешь, Лорел, посмотришь на твоих воздыхателей — и начинаешь жалеть, что счастлива в браке, — с тихим смешком заметила миссис О’Мали.
— Все не так уж и просто, — внезапно разоткровенничалась я.
— Строить отношения всегда непросто...
— Строить отношения? Разве то, что происходило между мной и Коулом, похоже на отношения? Не страдают демоны соблазна подобной ерундой. Мы берем то, что нам хочется в текущий момент, и заодно присматриваем объект повкуснее. Суккубы — хищницы по своей природе. Семейный уют и прочая белиберда не по нашей части. Вот только почему мне было так холодно этой ночью?
Жаль, что в реальной жизни у меня не было под рукой волшебной кнопки «удалить».
Столько лет питалась вне дома, так какого сейчас приспичило осваивать кулинарное мастерство?
Зверски захотелось, потому что умение готовить — часть навыков истинной леди. И откуда я только взяла подобную чушь? Желание приобщиться к статусу леди радовало в особенности. Никогда подобной ерундой не страдала. Я же суккуба, демон соблазна, мой удел — клубы, вечеринки, пьяные выходки и вкусный секс.
Магия меня изменила... Но ведь даже плохим девочкам может захотеться перемен!
Вы верите в знаки? — Я верю, что нельзя упускать возможности. — Верно. Чувствую, что спущу сегодня четверть зарплаты. Говорят, что рукодельниц попеременно навещают два животных. Знаете какие? — Понятия не имею. — Жаба и хомяк.
— Я люблю жизнь и не вижу смысла отказывать себе в удовольствиях. Не стремлюсь изменить мир или навязать кому-то свою точку зрения. Если мне комфортно, я остаюсь, нет — ухожу.
Хомяк — страшный зверь. Когда он приходит — деньгам трындец!
— Не стоит смешивать работу и удовольствие. — Самая лучшая работа — это работа, приносящая удовольствие,
— Знаешь, Лика, хомяк — страшный зверь, — задумчиво поведала я. — Когда он приходит — деньгам трындец. — Прикольно. Я считала, что самый страшный зверь — белочка, — прошептала Лика таким тоном, что стало ясно — подруга твердо уверена, что та самая белка меня как раз и посетила. И не только посетила, но еще и покусала.
Но леди не распускают рук подобно базарным торговкам, они наносят удар с вежливой улыбкой и высоко поднятой головой.
Дружеский треп намного ценнее возни под одеялом.
- Всё еще думаешь, я не найду на тебя управы? Я сглотнула. - Тебе совесть не позволит. - Кто сказал, что она у меня есть? - недобро прищурился де Фосс.
Тихо, Лильен, спокойно, — прошептал он, оттаскивая оторопевшую меня подальше от кабинета шефа. — У нас это называется «громкий» выговор. Это нė страшно. А вот если услышишь «тихий» выговор — все, пора заказывать место на кладбище, потому что тихо наш шеф разговаривает либо с врагами, либо с мертвецами.
Его лицо выглядело бесстрастным и нечеловечески спокойным, синие глаза казались выцветшими и пустыми. Но мне почему-то подумалось, что именно с таким выражением люди совершают самые отчаянные поступки. Именно с таким лицом идут на смерть. И с таким же лицом убивают — спокойно, без лишних эмоций и без размышлений о том, стоило оно того или нет.
" Надеюсь, соседей мы не разбудим, - подумала я, пролетая мимо одного из жилых домов. - А то выглянет кто-нибудь на улицу, а потом будет травить бойки о том, что видел поутру леди-смерть, трусливо убегающую от гигантского таракана".
Он выплакал в этот час неистового гнева и доверчивость, и любовь, и простодушное уважение – все свое детство.
В его голове не укладывалось, что можно так просто растоптать ногами правду, будто горящую спичку.
Впервые он понял, что принимал благосостояние, к которому привык, как нечто должное, тогда как справа и слева от его жизни зияли темные пропасти, куда он никогда не заглядывал.
Эдгар еще раз оглянулся – горы уже только призрачно синели, далекие и недостижимые, и ему казалось, что там, где они медленно растворялись в мглистом небе, осталось его детство.
Ничто его больше не пугает, после того как он познал этот мрак и страх одиночества.
С наслаждением чувствовал он себя снова ребенком: он отверг это чувство и жестоко тосковал по нему, и теперь со стыдом вспоминал о своем дерзком поползновении – променять все привилегии детства на обманчивую радость одиночества.
Он понял человеческую природу, понял, что люди нуждаются друг в друге – даже когда мнят себя врагами, – и что сладостно быть любимым ими.
Он чувствовал, что нет большего блаженства, чем быть любимым, и что любовью матери он уже приобщился к великой тайне мира.