— Мы оба облажались, но ты моя идеальная точка опоры. — Я наклонилась ближе к нему. — И знаешь, что такого замечательного в том, чтобы быть вместе на самом дне? Олли просиял. — Что? — Единственный выход для нас — это наверх, — сказала я, подняв палец вверх.
Можно лишь тёмное зерно заронить, а там от самого человека зависит, разрастётся оно или нет, погубит его червоточина или сможет он колдовство преодолеть, убежать от гибели ему не предначертанной
Знала Лукерья, что вернётся девка. Любопытно ей, будто кошке, что творится за той завесой, куда простому человеку нос не сунуть, изведёт её это любопытство, спать ночами не даст. Храбрая-то какая, едва в избу явилась, а уже нечисть ей воочию подавай, видно, братцева кровь: тому Лешего вынь да положь. Так что явится как миленькая, пусть и испугалась, да ничего, так даже лучше. Сразу будет знать, с чем дело имеет.
Не бывает любовь между человеком и нежитью сильной да крепкой, не любит нежить – питается той любовью, силой людской питается.
Мир, в конце концов, так тесен, что каждый с каждым непременно встретится.
Так начался для Возницына этот год любовного томления, буйных и горьких мечтаний, единиц и тайных слез. Он одичал, стал неловок и грубоват от мучительной застенчивости, ронял ежеминутно ногами стулья, зацеплял, как граблями, руками за все шаткие предметы, опрокидывал за столом стаканы с чаем и молоком. «Совсем наш Коленька охалпел», – добродушно говорила про него Александра Милиевна.
Девочка, конечно, своим женским инстинктом угадывала его безмолвное поклонение, но в ее глазах он был слишком свой, слишком ежедневный. Для него она внезапно превратилась в какое-то цветущее, ослепительное, ароматное чудо, а Возницын остался для нее все тем же вихрястым мальчишкой, с басистым голосом, с мозолистыми и шершавыми руками, в узеньком мундирчике и широчайших брюках.
Но в его вкусах, чувствах и отношениях к миру совершался какой-то незаметный уклон, ведущий к старости. Сам собою сузился круг радостей и наслаждений, явились оглядка и скептическая недоверчивость во всех поступках, выветрилась бессознательная, бессловесная звериная любовь к природе, заменившись утонченным смакованием красоты, перестала волновать тревожным и острым волнением обаятельная прелесть женщины, а главное, – первый признак душевного увядания! – мысль о собственной смерти стала приходить не с той прежней беззаботной и легкой мимолетностью, с какой она приходила прежде, – точно должен был рано или поздно умереть не сам он, а кто-то другой, по фамилии Возницын, – а в тяжелой, резкой, жестокой, бесповоротной и беспощадной ясности, от которой на ночам холодели волосы на голове и пугливо падало сердце.
«Вы знаете, это смешно, но у девчонок – тоже женское сердце. Мы можем совсем не любить безмолвного обожателя, но ревнуем его к другим…»
– Да, – промолвил Возницын чью-то чужую фразу, – мир в конце концов так тесен, что каждый с каждым непременно встретится.