Любой скандал выставляет дураком прежде всего зачинщика.
Но вы остаетесь рабами своей судьбы, а судьба катится, как сорвавшийся камень, а камень – это вы, камень, сложенный из песчинок, а вы катитесь камнем и падаете камнем.
Все, состоящее из земли, заботится лишь о собственном теле.
Раньше огромный камень человечества был рыхлым, беспорядочно составленным из песчинок различных цветов; только сейчас он начинает принимать форму, которой в малом обладает каждая отдельная песчинка: он становится формой одного гигантского человека.
Только сейчас завершается сотворение человека из дуновения и – глины.
И «думающие», более трезвые, более разумные, – те составят его голову; а «чувствующие», мягкие, чуткие, созерцательные, – те будут его чувством!
И выстроятся народы согласно виду и сущности каждого, а не по месту обитания, происхождению и языку.
Многие жаждут богатства, но души их стремятся к нищете, дабы пройти в игольное ушко, – таких я делаю на земле нищими.
И тут его охватило ощущение, опережавшее всякую мысль и всякую попытку логического уразумения, это была смутная и мимолетная догадка: так называемое время есть не что иное, как дьявольский комедийный трюк, которым всесильный незримый враг морочит мозг человека.
Душа иного человека становится столь чуждой ему самому, что он падает замертво в тот миг, когда узрит ее. Он просто не может узнать ее, и она кажется ему головой Горгоны, на ней - печать всех его дурных поступков, а он втайне страшится, что они могут запятнать его душу.
– Как известно, экселенц, серьезно говорят лишь тупицы. Тот, кто не способен в иронии видеть серьезное, тот так же не способен иронически воспринимать ложную серьезность, которую ханжа почитает за основу мужественности; такой обязательно станет жертвой мнимой восторженности и так называемых «жизненных идеалов». Высшая мудрость кутается в шутовские одежды! Почему? Да потому, что все, понятое и признанное однажды как одежда, и только как «одежда» – в том числе и тело, – поневоле может быть только шутовской одеждой. Для каждого, назвавшего истинное Я своим, собственное тело, а также тела других – шутовская одежда, не более. Неужели же Я могло бы пребывать в мире, будь этот мир действительно таковым, каковым человечество его воображает?
Какое страшное, жестокое зеркало этот наш полуденный мир - он обрекает порожденные им образы на медленное увядание, еще при жизни превращая их в отвратительные полутрупы, прежде... прежде чем непроницаемо черная обратная сторона поглотит их окончательно.
Как страшно, человек еще при жизни истлевает в невидимом саркофаге Времени.