Но, как всегда, жизнь постепенно налаживается. Правда, всегда за счёт нервов.
Густав, как я в который раз констатировал, был и остался прирожденным одиночкой, существование которого никто не воспринимал всерьез и смерть которого станет не более чем автоматическим снятием с учета по потреблению электроэнергии и воды.
Вся эта дурацкая библиотека представляла собой увеличенный рекламный ролик, прославляющий Homo sapiens, и в каждой книге было написано одно и то же: люди — хозяева мира и таковыми останутся. Причина: они без стыда и жалости подавляют все другие виды жизни, или, точнее сказать, убивают. Они просто вообразили себя самыми великими созданиями и верили, что вправе причинять любую обиду остальным живым существам. Самое ошеломляющее, что они как раз благодаря своей наглой позиции и стали самыми великими.
Самое худшее мучение нашего времени – это большое число полуталантов, которые безмерно переоценивают себя.
"Звери - это добрые люди, а люди - злые звери"
- (...) Человек, да и народ тоже, если он чего-нибудь стоит, может пережить свое прошлое, даже не испытывая потребности избавится от него.
- Не старайся приглядываться. (...) Просто не останавливайся. -(Дядя).
- История и сейчас еще показывает нам, что рознь -- это преддверие к распаду.
И он стащил с себя мокрое белье и сейчас же снова очутился в кресле, теперь уже перед ярко полыхавшим огнем, закутанный в одеяло, как кокон, и весь обволокнутый этим безошибочно различимым среди всех других запахом негров, запахом, о котором ему никогда и в голову не пришло бы задуматься, не случись того, что должно было с ним случиться через какой-то небольшой промежуток времени, который теперь уже исчислялся минутами, так бы он и в могилу сошел, не удосужившись подумать, а не является ли этот запах вовсе не прирожденным запахом расы и даже не нищеты, а, скорее, состояния, сознания, убеждения, приятия, пассивного приятия ими самими вот этого убеждения, что им, неграм, вовсе и не положено иметь какие-либо удобства, чтобы мыться как следует, или мыться часто, или хотя бы просто позволить себе полоскаться и размываться даже и безо всяких удобств, и, что, в сущности, оно даже предпочтительней, чтобы они этого не делали.
... и, корчась в бессильной ярости, он уже думал об этом человеке, которого он видел только раз в жизни и всего каких-нибудь двенадцать часов тому назад, совсем так же — но это ему еще только предстояло узнать в будущем году, — как думал о нем любой белый в здешних краях, во всей округе, на протяжении многих лет: Мы его сперва заставим быть черномазым. Он должен признать, что он черномазый. А тогда, может быть, мы и согласимся считать его тем, чем ему, по-видимому, хочется, чтобы его считали. Потому что он сразу начал очень многое узнавать о Лукасе. Не то чтобы он слышал случайно — нет, он сам расспрашивал о нем всех, кто хорошо знал эту округу и мог рассказать ему о негре, который, обращаясь к женщинам, говорил «мэм», совсем как любой белый, и говорил вам «мистер» или «сэр», если вы были белый, но вы знали, что он не считает вас ни тем, ни другим и знает, что и вы это знаете, но у него даже и в мыслях нет, что вы можете его одернуть, потому что для него это не имеет значения.