Что ж. Я знала, что не с моим везением бесконечно гонять сластолюбцев, однажды придет час расплаты. Сделала себе заметку повторить старые конспекты и решила завернуть на кладбище за новой порцией трупов. Где-то между магмоделированием Вильки, покупкой продуктов на ужин и боевыми танцами Анти.
А еще ж стоматомаг…
Так что, дорогой дневник, я все еще хочу быть принцессой. Чтобы парить в шелках и кринолинах, запрещать дуэли и покровительствовать художникам и поэтам, а не вот это вот все.
Познанье есть жизнь, и жизнь есть познанье. Чтобы хорошо действовать, надо хорошо мыслить!
Со сломанной ногой нельзя ходить – со сломанной душой нельзя жить.
-Я знаю, что нельзя убить, - проговорил наконец Оболенский так странно-внезапно, что Голицын посмотрел на него с удивлением.
-Почему нельзя? Грех?
-Не грех, а просто нельзя, невозможно.
-Как невозможно? Убивают же люди друг друга.
-Убивают в безумии, в беспамятстве, нечаянно, а нарочно, в полном рассудке - нельзя. Решить: убью - и убить, этого человек не может.
[...]
-Скажите пример.
-Да вот хоть война или смертная казнь.
-Это совсем другое. Казнит закон, а закон слеп, лица человека не видит - один закон для всех. И на войне тоже все убивают всех, а кто кого - неизвестно, лица не видно. А тут лицо, лицо - главное. Увидеть человека в лицо и убить - вот что невозможно. Не понимаете?
Нет, Чаадаев неправ: Россия не белый лист бумаги, – на ней уже написано: Царство Зверя. Страшен царь-Зверь; но, может быть, еще страшнее Зверь-народ.
Как я ждал этой минуты, как радовался! И вот, наступила минута. Отчего же нет радости?
- А это что? - спросил Голицын, указывая на маленькую вещицу из
слоновой кости и золота.
- Блошная ловушечка. Видите, трубочка со множеством дырочек, снизу -
глухие, а вверху - открытые. Стволик, намазанный медом, ввертывается в
трубочку; блошки попадают в дырочки, прилипают к меду и ловятся, -
объяснила Маринька. - Бабушка сказывает, что эти ловушечки носились на
груди у модниц на шелковой ленточке.
...не делатели, а умозрители. «Планщики», теорики, лунатики. Ходим по крыше, по самому краю, а назови любого по имени, – упадет и разобьется оземь. Все наше восстание – Мария без Марфы, душа без тела. И не мы одни, – все русские люди такие же: чудесные люди в мыслях, а в деле – квашни, размазни, точно без костей мягкие. Должно быть, от рабства. Слишком долго были рабами.
Тогда-то понял я самое страшное: для русского народа вольность значит буйство, распутство, злодейство, братоубийство неутолимое; рабство - с Богом, вольность - с дьяволом.
Сердцем не верю, но умом знаю, что должно быть что-то такое, что люди называют Богом. Бог нужен для метафизики, как для математики нуль.