-- В рисунке, да и вообще в жизни, – говорил Паншин, сгибая голову то направо, то налево, – легкость и смелость – первое дело.
Он привык нравиться всем, старому и малому, и воображал, что знает людей, особенно женщин: он хорошо знал их обыденные слабости.
Чужая душа, ты знаешь, темный лес, а девичья и подавно.
Что подумали, что почувствовали оба? Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства… На них можно только указать – и пройти мимо.
Смерть не ждет, и жизнь ждать не должна.
И я сжег все, чему поклонялся;Поклонился всему, что сжигал… –
Паншин помолчал. С чего бы ни начинал он разговор, он обыкновенно кончал тем, что говорил о самом себе, и это выходило у него как-то мило и мягко, задушевно, словно невольно.
Русский человек боится и привязывается легко; но уважение его заслужить трудно: дается оно не скоро и не всякому
Горе сердцу, не любившему смолоду!
Я шла быстро, спускалась по заснеженной дороге, попутно пытаясь отыскать следы. И вдруг увидела сверху огромный отпечаток босой ноги. Упс! Вон еще один… И еще! Да тут водятся… Снежные люди! Только йети мне не хватало повстречать! А может, это они сожрали всех местных жителей? Да нет, невозможно! А как же все симптомы постапокалипсиса? Наверное, эти чудики пришли потом. Я вдруг поняла, что следы не свежие. Их успел прилично замести снег. Однако, если судить по размерам, их обитатели ростом метров по пять. Уж никак не меньше.
– Где ты?! Где ты, тот гад, который меня сюда забросил! Отзовись! – громко крикнула я, потеряв над собой всякий контроль. Стало жутко, страшно, но я хотела дозваться хоть до кого-то в этой глуши. Но ответом было лишь завывание ветра в руинах города.