Слева Лойко сопит, того и гляди лопнет, не то от злости, которой выхода нету, не то от обиды, не то от мыслей, каковые евонной голове тоже непривычные. Справа Ильюшка пальчиком оглоблю ковыряет, задуменный-задуменный, вперился взглядом в широкую Фрола Аксютовича спину и мозолит, мозолит… как до дыр не измозолил – сама не знаю.
Магик – это сила, да такая, супротив которой войско не соберешь…
Ему хотелось поскорей добраться до того, кто либо смел, либо глуп, либо и то, и другое разом.
- Сути невозможно лишиться и остаться живым… собой. – Кирей подбросил с ладони огненную птицу. – Поэтому… ты или зажжешь огонь…
– Или?
– Или умрешь.
– Сегодня?
– А чем тебе вечер не нравится? Тихо, спокойно… небо вон какое…
– Молчишь? Что ж… дело ваше, порой решение принять непросто… слово – что птица, только с крыльями медными. Полоснут по душе – вовек шрамов не сведешь.
– Не о том ты думаешь. И не стараешься. А я, между прочим, всю задницу себе отморозил. И кому я такой надобен буду? – В Еськином голосе прорезались плаксивые нотки. Этак побирушки на паперти медяшечку клянчат, о долюшке горькой своей расповедывая. – Сиротинушка я горькая… матушка бросила, тятьки не ведаю… лицом рябенький, спиной кривенький…
– Ты-то глаза свои бесстыжие открой… погляди, до чего довела человека… облысел весь, – Архип Полуэктович по голове рученькою провел.
– Вы и так… лысым… были…
– Был, – признался он. – Но по собственному почину. А если б не был, точно облысел бы. Или поседел.
– Почему мы воюем? – шепчу я, покусывая зубами ее мочку уха.
– Потому что в спорах мы познаем друг друга. А ты упрямый, капризный, тяжелый и вздорный.
Тьма подступает к горлу, грозит перекрыть мне воздух. Удивление сменяется у Аны торжественной и решительной концентрацией. Я гляжу ей в глаза и замечаю в их глубине каждый нюанс мысли и эмоций; все они для меня словно спасательный круг, не дающий утонуть в зловещей тьме.
Мы движемся при свете. Мы замедляем ход в тени. Мы останавливаемся в темноте.