Джером уверенно ступил на склон, убежденный в том, что через пару мгновений будет лицезреть ведьму нос к носу. Но, видимо, ему сегодня дорогу перебежала черная кошка с разбитым зеркалом и пустым ведром, из которого сыпалась соль.
Я была счетоводом, который, как корсет, мог скрыть недостающее и показать несуществующее.
Одна голова — хорошо, но, когда она еще и на плечах, а не отдельно от тела, — еще лучше.
— Тебя так волнуют деньги?
— Нет, не волнуют, — фыркнула я. — Они меня, наоборот, очень успокаивают.
Если хочешь, чтобы твою деликатную просьбу услышали, стоит сопроводить ее элегантным жестом. Например, шибануть метлой по темечку.
«В минуты тяжких душевных испытаний пусть снизойдет на вас спокойствие и сила, юные адепты, а также терпение, хладнокровие и двадцать капель валерьянки на стакан первача».
Мы не дошли до моего крыльца всего несколько шагов, когда я, попеременно зевающая, на своем опыте познала истину: лучше любой чашечки кофе по утрам бодрит чашечка, вылетевшая из локтевого сустава.
— Вы не поверите, тут такие добрые, отзывчивые люди. Вот сколько всего к завтраку дали. Лишь бы я ушел.
«Дураки — не ветрянка, сами собой не закончатся».
А я всего-то пожелала, чтобы на них снизошло озарение. То, которое случается утром после вечернего переосмысления своей жизни. Когда ее хорошенько переосмыслишь, раскрашивая попутно в белые, красные, сухие, полусладкие и игристые тона, утром приходит оно — озарение. Правда, в простонародье его называют похмельем и головной болью.