Недаром, когда во время телефонного разговора о судьбе Мандельштама Пастернак предложил Сталину встретиться и поговорить о жизни и смерти, тот молча повесил трубку. Наверное, потому молча повесил, что, считая себя (а возможно, и будучи) великим вождём, вдруг понял: нечего ему сказать гениальному поэту!Ничего он не понимает в жизни и смерти, которыми распоряжается с чарующей лёгкостью, когда это касается других. Ничего он, брезгливо не любимый собственной матерью, не понимает в своей собственной жизни; а о собственной смерти знает только то, что будет трусливо убегать от неё, цепляясь за ту самую жизнь, в которой ничего не понимает.