Мы, сидя в России, считали, что у нас "весна", у нас "кипит": но отсюда Россия накануне 1905-го года казалась мелкой заводью, даже не тихим омутом - против той бурлящей словокачки, где не было нужды в намеках, где все можно сказать крайними словами и напечатать всеми буквами - и ничего нельзя сделать непосредственно. За тот осенний месяц в Берне я впервые понял ядовитое проклятье эмигранщины, впервые оценил старые сравнения: колесо, с огромной силой крутящееся среди пустого пространства, именно потому с огромной силой, что привода нет и нечего ему вертеть; "и сок души сгорает в этой муке, как молоко у матери в разлуке с ее грудным малюткой". Но сгоревший сок души не рассасывается, а скопляется и твердеет и прожигает сознание навсегда; и если так судьбе угодно, чтобы скопом вдруг изгнанники вернулись на родину и стали ее владыками, извратят они все пути и все меры.