Кое-кто винил именно древнюю колбасу в том, что аптекарь Патрис Бодэн, никогда прежде не обнаруживавший признаков помешательства, стал вдруг отъявленным вегетарианцем - позор, который деревне так и не удалось с себя смыть.
Ветерок игриво обнюхивал знак на въезде в деревню. Знак был с возможностью регулировки и гласил: «Снизь скорость! Нас всего 33».
Брак их рухнул не от ударов жизненных молний - его медленно, но верно подточили полчища бытовых термитов. Мелкие обиды накладывались одна на другую, пока в один прекрасный день не превратились в неодолимую гору.
К смерти своего мужа Флоранс начала готовиться с первой брачной ночи. Когда супруг заснул, она еще долго лежала на спине, и от страшных мыслей о том, что она может потерять Мишеля, слезы текли по ее вискам прямо в уши. Со временем это вошло у нее в привычку, став столь же неотъемлемой частью ночных ритуалов, сколь и бесчисленные молитвы. Однажды, когда Мишель Ладусет проснулся посреди ночи и ощупью потянулся к теплу пахнущего свежей выпечкой тела жены, его палец случайно попал в ее ухо. С тех пор вся его семейная жизнь прошла в твердой уверенности, что у жены хронический отит, но сказать ей об этом прямо он так и не решился.
Нацелившись пером на листок бумаги, Гийом поднял глаза и спросил:
— Имя?
— Ты прекрасно знаешь, как меня зовут, — ответил мужчина. — Мы с тобой знакомы всю жизнь.
— Имя? — упрямо повторил Гийом Ладусет.
— Ив Левек, — в конце концов последовал ответ.
— Адрес?
— Да я ж твой сосед!
— Адрес?
— Амур-сюр-Белль. Это в провинции Перигор на юго-западе Франции, если ты вдруг забыл.
— Возраст? — продолжал Гийом Ладусет, не поднимая головы.
— Тридцать пять, — ответил дантист.
— Возраст? — повторил сваха с усталостью судьи, наслушавшегося лжи за свою карьеру.
— Ладно, сорок девять.
Они добивали уже седьмую бутылку шампанского, и тут булочник, вспомнив о манерах, объявил: «Женщина не должна умирать без сладкого!»
Что Лизетт Робер проклята, первой поняла ее мать - в тот самый миг, как разрешилась от бремени. Все предыдущие ее дети явились на свет синюшними уродцами, а младшенькая - чудесным розовым пионом, и матери хватило одного взгляда на присосавшееся к ее груди личико, чтобы понять: до конца дней девочка обречена тянуть непосильное бремя под названием "красота".
- Почему нужно сделать комплимент женщине, похвалив ее платье?
- Потому что так больше шансов, что она его снимет?
- Нет! Нет, нет и нет! Потому что она потратила кучу времени на его покупку, еще кучу - разглядывая себя в нем и крутясь перед зеркалом, и еще одну - сожалея, что не купила другое.
И помни - с женщиной нужно обращаться, как с хорошим кассуле: игнорировать то, что прогоркло, получать удовольствие от утиной ножки и пожимать плечами, обнаружив маленькую зелёную пуговку.
Любовь как хорошее кассуле, здесь главное — время и настойчивость. Местами вкусно, местами прогоркло, и ты недовольно морщишься. А бывают и всякие сюрпризы вроде маленькой зеленой пуговки, но оценивать блюдо нужно целиком.
Без любви мы всего лишь тени.
...и скоро их единственным средством общения стало неловкое молчание
- Далее, почему нужно сделать комплимент женщине, похвалив ее платье?
- Потому что так больше шансов, что она его снимет?
- Что остается неистребимым?
- Не знаю.
- Само время, дурачок! Каждый прожитый тобой момент остается во времени, его никто не отнимет и не изымет. Момент твоего вдохновения, твоей радости, моменты, когда ты чувствуешь себя победителем материала и жизни в целом. Вот и живи этими моментами, наслаждайся этой прекрасной земной жизнью, пока она с тобой. Кирпичи твоих личных секунд, часов и дней никто никогда из кладки времени вытянуть не сумеет.
Так бывает, что иногда ты преодолеваешь материал, а иногда подчиняешься ему. Между мастером и материалом всегда существует взаимосвязь, и если материал отказывается повиноваться тебе, то дело не всегда в неумении. Порой нужно вовремя понять, что, навязывая материалу свои мысли и формы, ты идешь против его природы, и если ты заупрямишься и принудишь изделие быть таким, каким тебе хочется, то получишь пошлость и гадость. Когда у тебя есть опыт, когда ощущение материала живет в твоих руках, ты очень четко улавливаешь те предостережения, которые он тебе посылает: мастер, ты на неправильном пути! Ты меня испортишь!
Без соблюдения Закона ты получаешь фашистское государство, которое давит всякие свободы, давит трудящихся ради интересов кучки поработителей. Может, формально там и есть законность. Но на деле каждый, кто поступает на службу такому государству, освобождает себя от власти законов. Становится просто силой, частицей той большой силы. Он уже от имени государства решает, что выгодно и что невыгодно. Он вроде бы не о себе уже думает, когда семь шкур с людей спускает. Тут у него всяких теорий достаточно... И расовые, и национальные там, какие угодно. Потому что без такого оправдания он будет кто? Бандит, насильник, узурпатор.
Нельзя требовать от жизни повторений. Каждая счастливая минута, выпавшая на нашу долю, - это как капля, сорвавшаяся с листа. Упала - и растворилась в земле. Её не найти, можно лишь ждать следующую.
Кривой старикашка встретился мне на Глухарском шляхе. Он возил в Ожин картошку и теперь возвращался навеселе. Орал он во всю глотку про Галю молодую, и тощее его тело прыгало на пустых грязных лантухах, подстеленных на днище телеги.– Стой! - заорал он лошади, увидев меня. - Человек на дороге, берем человека!Единственный глаз его сверкал, как у драчливого петуха.
Нельзя проводить полдня у раскаленной печи и оставаться любопытным.
- Каждый должен перебеситься... а дальше хорошо бы пошло!– И Горелый перебесится?– А чего ж? Может, спокойно заживет. На работу заступит. Он мужик с головой, сообразит, чего как. Приспособится, еще не последний будет. Это в войну все убивцы, а в мирное время все мирные.
Сагайдачный умел слушать. Это редкое качество. Казалось бы, чего особенного: сиди, подпершись, и молчи, пока другой говорит. Но тот, другой, он сразу поймет, в самом деле ты его слушаешь или думаешь о своем. Тут дело не в ушах. Тут надо нутром слушать, воспринимать чужую жизнь как свою, тут надо любить и уважать человека, а его не всегда хочется любить и уважать. Страдать за него надо, когда и своих страданий хватает...
Знаешь, почему я не люблю железные дороги? - спросил Сагайдачный. Потому что с некоторых пор там появилась прекрасная надпись: "Вагон оборудован принудительной вентиляцией". Это слово вызывает у меня дрожь. Я не хочу принудительного воздуха, даже самого чистого. Люди хотят принудить друг друга к чему-то. Даже к благу, к счастью...
что такое государство, которое само не чтит Закона, которое Закон подгоняет каждый день под свою пользу?
И то сказать: к чему бабе язык? Картошку отварить, ну, постирать, воды принести, печь протопить, кабанчика накормить, телка, корову, курей, мужа там, семью. Огород прополоть, овощ насолить... и прочее. Молча больше успеешь.
И в это пронзительное утро я понял еще одну великую тайну: даже если человек прошел войну и испытал близость смерти, и силу фронтовой дружбы, и боль ранений, и многое другое, он не может быть мужчиной, пока не узнает чувства ответственности за женщину.