Даже после третьей мировой войны какая нибудь чудом уцелевшая женщина перед тем, как вылезти в ядерную зиму из бункера, подкрасит ресницы. И в руках у нее обязательно будет сумочка, подобранная в тон противогазу.
— Давайте ее прокатим! Оля, садись, мы немножко. Мужчины ожидали, что монашенка откажется, — святые на тройках не ездят, — но к их удивлению она согласилась и села в сани.
Софья Львовна почувствовала во всем теле слабость и пала духом; то, что она заставила монашенку сесть в сани и прокатиться на тройке, в нетрезвой компании, казалось ей уже глупым, бестактным и похожим на кощунство; вместе с хмелем у нее прошло и желание обманывать себя, и для нее уже ясно было, что мужа своего она не любит и любить не может, что все вздор и глупость.
— Ну, начинается музыка! — проговорил Ягич, делая ударение на зы.
— Володя, за что вы меня презираете? — спросила она живо. — Вы говорите со мной каким-то особенным, простите, фатовским языком, как не говорят с друзьями и с порядочными женщинами.
Володя маленький досадливо поморщился и сказал: — Отчего это вам так вдруг науки захотелось? А, может, хотите конституции? Или, может, севрюжины с хреном?
Чтобы он не рассердился и не ушел, она стала оправдываться и в угоду ему насильно улыбнулась, и опять заговорила об Оле, и про то, как ей хочется решить вопрос своей жизни, стать человеком. — Тара…ра…бумбия… — запел он вполголоса. — Тара…ра…бумбия!
..Хоть одно слово скажите. - Одно слово? Извольте: тарарабумбия.
Он был тогда очень красив и имел необычайный успех у женщин, так что его знал весь город, и рассказывали про него, будто он каждый день ездил с визитами к своим поклонницам, как доктор к больным.
... потом переменила извозчика и стала ездить по улицам и переулкам без всякой цели, и каталась так до вечера. И почему-то при этом вспоминалась ей та самая тетя с заплаканными глазами, которая не находила себе места.