На мое поколение, почти целиком выбитое войной, пришлось много всяких испытаний, несчастий. Но почему-то они нас не испортили. Нас жизнь эта, по сегодняшним меркам и жестокая, и нищая, воспитала не алчными, не жадными, не злыми. Да, все время приходилось бороться за существование, как-то выживать, но мы относились к этому терпимо, терпеливо и были удивительно неприхотливы.
Конец войны я встретил в Москве. Началась для меня война тишиной, а закончилась грохотом салютующих орудий. 9 мая 1945 года таки остался самым счастливым днем моей жизни. Больше никогда я не видел столько счастливых, одновременно плачущих и смеющихся лиц. Ни одному военному не удалось в этот день проскочить по улице незамеченным. Совершенно чужие люди тут же кидались ему на шею так, словно роднее не было никого на свете. С тех самых пор, наверное, человек в военной форме вызывает у меня безмерное уважение. В тот день я абсолютно постиг смысл фразы: «Мы, русский народ».
А Анна Андреевна Ахматова… Удивительная была женщина! Седая, величественная, немногословная, красивая даже в старости. Такая скупость в движениях, такая загадочная полуулыбка…. Она пришла за кулисы «поблагодарить меня за Альдемаро», и я поцеловал ей руку. Это воспоминание, представьте себе, меня до сих пор волнует
На самом деле жизнь актера – страшная штука. Жестокая, несправедливая, нервная. Она слишком от многого зависит: от режиссера, от Случая, от стечения обстоятельств, от успеха. От того, насколько этот успех вскружит или не вскружит актеру голову.
Послевоенная жизнь была трудной, в бытовом отношении даже тяжелой, но мы, как ни странно, остро ощущали себя счастливыми. Я хорошо помню это безмятежное, беспричинно накатывавшее на меня ощущение счастья. Вдруг, посреди улицы, посреди ничего не значащего разговора, в трамвае, я чувствовал себя совершенно счастливым человеком! Никогда больше в жизни не ощущал я этой полноты счастья.
"У меня, знаете ли, другой счёт к людям и словам. Для меня "великие" - это Пушкин, Лермонтов, Толстой, Мусоргский. Или учёные - Курчатов, Ландау, Сахаров. Мне в такой "системе координат" жить как-то естественнее".
И все это было так ново, ярко и ужасно непривычно, что я испугалась. А вода резко остыла, получив заряд непроизвольно выпущенной в нее снежной магии.
- Ну, с-с-спасибо, Снежинка, - прошептал Варг, усмехнувшись. - За охлаждение... кхм... порывов, - он снова издал короткий смешок, отпуская меня, а я смущенно пробормотала:
- Это не специально вышло.
— Доверие – это самое главное в семье. Доверие, уважение и любовь. А ты... Ты...
— Люблю тебя, доверяю и уважаю. – Перечислил супруг.
Ну и чего они, спрашивается, так реагируют? Подумаешь, невеста с песцом на шее приехала! Не с веревкой же и мылом!
- Почему нет, Белоснежка? - спросил муж с досадой, я же, нервно куснув губу, снова открыла глаза и призналась:
- Потому что боюсь!
- Я буду нежен...
- Не этого! - он вопросительно приподнял бровь, а я, пока не иссякла вся смелость, торопливо заговорила: - Боюсь тебя разочаровать. Я ведь неопытная, совсем почти, всего-то пара невинных поцелуев с сослуживцем брата - вот и все, что было. Как мне конкурировать с твоими бывшими? Великолепная Регина, на все готовая Амелия, гибкие и раскованные циркачки... Они умеют все. А я замороженная девственница, которая представления не имеет, как доставить мужчине удовольствие. Что мне делать, Варг? Что...
- Любить меня, - оборвав поток слов, срывающихся с моих губ, проговорил эррисар. Глаза его светились серебром, а голос при этом был такой хриплый, словно фраза ему далась с трудом.
- Любить... - повторила я шепотом, завороженно глядя в лицо мужа.
- Люби и не предавай, - сказал совсем тихо, но я услышала и, обняв его за плечи, поцеловала сама. Как умела, как чувствовала, вложив в этот порыв все переполнявшие меня эмоции. Любить и не предавать... ни за что не предам!