— Залить кровью Россию, перерезать все, что к штанам карман пришило. Ну, пятьсот тысяч, ну, миллион, ну, пять миллионов, — говорил он. — Ну что ж такое? Пять миллионов вырезать, зато пятьдесят пять останется и будут счастливы.
Враг один у всего человечества. Это — его невежество и упадок нравов. Противодействуйте ему.
Женни брала у Вязмитинова для Лизы Гизо, Маколея, Милля, Шлоссера. Все это она посылала к Лизе и только дивилась, так как скоро всё это возвращалось с лаконическою надписью карандашом: «читала», «читала» и «читала».
— Давайте еще, — просила Женни Вязмитинова.
— Право, уж ничего более нет, — отвечал учитель.
— Хотите политическую экономию послать? — спрашивал Зарницын.
— Или логику Гегеля, — шутя добавлял Вязмитинов.
— Давайте, давайте, — отвечала Женни.
И ехали эти книжки шутки ради в Мерево, а оттуда возвращались с лаконическими надписями: «читала», «читала».
— Лиза, что это ты делаешь? — спрашивала Гловацкая.
— Что, дружок мой?
— Ты будешь синим чулком.
— Отчего?
— Что ты все глотаешь?
— А! ты это о книгах?
— Да, о книгах.
— Я люблю читать.
— Но нужно читать что-нибудь одно. Вязмитинов говорит, что непременно нужно читать с системой, и я это чувствую.
— Ты что же читаешь?
— Я читаю одни исторические сочинения.
— Это хорошо.
— А ты?
— Я читаю всё. Я терпеть не могу систем. Я очень люблю заниматься так, как занимаюсь. Я хочу жить без указки всегда и во всем.
Если любовь молоденьких девушек и страстных женщин бальзаковской поры имеет для своего изображения своих специалистов, то нельзя не пожалеть, что нет таких же специалистов для описания своеобычной, причудливой и в своем роде прелестной любви наших разбитых женщин, доживших до тридцатой весны без сочувствия и радостей. – А хороша эта прихотливая любовь, часто начинающаяся тем, чем другая кончается, но тем не менее любовь нежная и преданная.
— Бездельники! Что ж, они думают, зачем они собираются у вас? — Им кажется, что они делают революцию.
— Да вы читали ли хоть один роман отроду?
— Четыре читал.
— Удивительно; а больше уж не читаете?
— Нет; всё одно во всех повторяется.
— Как же одно во всех?
— А так, влюбился да женился; влюбился да застрелился; скучно уж очень.
— А страдания?
— Страдания всё от безделья.
Мне кажется, что когда-нибудь я сольюсь с этой предвечной тишиной, у преддверия которой мы стоим, и что счастье только в ней.
- Все грешны. Да ведь сказано: за один вздох всё прощается.
Кузьма покачал головою.
- Говоришь привычное! - сказал он строго. - А ты остановись да подумай: как же это так? Жил-жил свиньёй всю жизнь, вздохнул, - и всё как рукой сняло. Есть тут смысл ай нет?
Жизнь его угасла вместе с солнцем, закатившимся за сиреневой гладью великих водных пространств, уходящих к западу, в пурпур, пепел и золото великолепнейших в мире облаков, - и настала ночь, когда в лесах под Коломбо остался от рикши только маленький скорченный труп, потерявший свой номер, своё имя, как теряет своё название река Келани, достигнув океана. Солнце, заходя, переходит в ветер; а во что переходит умерший?
Друг мой, я видел весь земной шар - жизнь везде такова! Всё это ложь и вздор, чем будто бы живут люди: нет у них ни бога, ни совести, ни разумной цели существования, ни любви, ни дружбы, ни честности, - нет даже простой жалости. Жизнь - скучный день в грязном кабаке, не более...