Мама поглощала жизнь такими крупными порциями, какие только могла ухватить.
С этим закончилась и моя известность, и я стал блаженно безымянным.
Это то, о чем я думал оба предыдущих раза, когда был на похоронах, — как ты уходишь, а «они» остаются. Как будто кто-то провожает тебя на вокзале. Поезд трогается, и ты машешь рукой из окна, а они неизбежно становятся все меньше и меньше. Не только потому, что ты движешься и физическое расстояние уменьшает их, но и потому, что они по-прежнему там. Ты больше, потому что уехал к чему-то новому, а они сжались, потому что теперь пойдут домой к прежним обедам, телепередачам, собаке, чернилам и виду из своего окна.
Невозможно ненавидеть сумасшедшего — это все равно что злиться на неодушевленный предмет, ушибив об него локоть.
Жизнь нелегка, но она определенно может быть смешной.
Потом мы легли в постель, и столь непринуждённо зародившаяся дружба разрушилась царственным таинствами секса.
На земле нет человека, чьи руки не были бы по локоть в грехах.
Если бы Петр III вешал, рубил головы и колесовал, он остался бы императором. / Э. И. Бирон
И чем дальше от детства, чем ближе к настоящему, тем ничтожнее и сомнительнее были радости
«Может быть, я жил не так, как должно?» — приходило ему вдруг в голову. «Но как же не так, когда я делал все как следует?» — говорил он себе и тотчас же отгонял от себя это единственное разрешение всей загадки жизни и смерти, как что-то совершенно невозможное.«Чего ж ты хочешь теперь? Жить? Как жить? Жить, как ты живешь в суде, когда судебный пристав провозглашает: „Суд идет!..“ Суд идет, идет суд, — повторил он себе. — Вот он, суд! Да я же не виноват! — вскрикнул он с злобой. — За что?» И он перестал плакать и, повернувшись лицом к стене, стал думать все об одном и том же: зачем, за что весь этот ужас?