— Я не устаю повторять, что такова участь тех, кто подслушивает под дверью: слышать о себе нелицеприятные слова.
— Любопытство… вот что правит миром...
Во всем и всегда виноваты женщины. Кажется, именно так утверждают в храмах.
Нет ничего лучше утренней ссоры. Только ссора вечерняя, но не всегда.
— Полюбить несложно. Сложно потом…
— Его светлость оторвет мне голову, — пробурчал начальник охраны, поднимаясь по ступеням изящного серого особняка фон Эйсенов и хмуро смотря на каменных горгулий, охранявших вход.
— Не беспокойтесь, он наверняка начнет с меня, и вы успеете скрыться! — Эмбер постучала в дверь.
— О, не ждите от меня подлостей сегодня! — фыркнула та. — С утра я уже успела поругаться со всеми и теперь нахожусь в прекрасном настроении.
— Итак, Луиза, — он усмехнулся, явно наслаждаясь ее раздражением, — побеседуем о погоде?
Блондинка фыркнула:
— Не вижу смысла, она от этого не изменится!
С неожиданной пьяной силой Ванечка вырвался из рук Устина и Витьки, отскочив в сторону, рванул на груди спортивную майку с буквами «Урожай». Слабая материя поддалась так легко и охотно, словно давно ждала этого: с треском разъехавшись от горла до пупа, майка обнажила чудовищный, невозможный шрам на животе Ванечки Юдина: казалось, что желудок вынули, а вместо него возле самого позвоночника бугрилась клочковатая кожа, похожая на свежеразрезанное коровье вымя.
– Гляди, гады, каки раны у других имеются! – кричал Ванечка. – Гляди, как народ воевал!
...
– Гляди, народ, что Ванечка Юдин с фронту привез!
Глядели на изуродованного человека притихающее солнце, по-вечернему шелестящие тополя, красные рябины, мягкоцветные черемухи; заглядывали на смертельные раны река Обь, желторожие подсолнухи, дома, небо, белое облако; глядели и три брата Кандауровых, изуродованные лица которых были такими же, как Ванечкин живот. Они, братья, горели в танке, носящем имя «Смерть Гитлеру»; на теле братьев не было живого участка кожи, как и на лицах со сгоревшими веками без ресниц. Спокойно, безмятежно глядели братья на Ванечкину рану, и Ванечка понемногу затихал – перестал кричать, сделал попытку запахнуться в разодранную до пупа майку с отдельными буквами «о» и «ж», протрезвленно встряхнул головой.
– Не вы одне воевали! – тихо проговорил он. – Не вы одне в орденах да медалях!
Мы, сказать тебе, сопля ты зеленая, тогда не то что в обороне стояли или наступление вели, а так себе – середка наполовинку, пришей нашей собаке хвост, подари ихней рыбе зонтик…