Интереснее всего сам процесс, а не результат… Результат всегда один - кладбище.
Верить в лучшее — это про мечтателей типа Кензи. Наивных птенчиков, витающих в облаках. Обычно они не замечают ни орла, следящего за ними свысока, ни охотника, целящегося из ружья с земли. Я же предпочитаю сразу настраиваться на самое ужасное, потому что, если оно не произошло, то ощущаешь себя так, словно выиграл в лотерею. А надеяться и проиграть — вдвойне обидно.
Каждая буква, впитавшаяся чернилами в бумагу. Каждая строчка, отпечатанная на обратной стороне листов. Каждая точка, поставленная ради того, чтобы дать жизнь новому предложению. Все это сотрется раз и навсегда.
Вот я и думаю, что у нас - мертвых мальчишек - со звездами и впрямь много общего. Светим для одних — гаснем для других.
И эти два противоречия постоянно бились друг об друга в моей черепной коробке. Ведь если плохо прямо сейчас, как мне поможет мысль, что мои проблемы — это не проблемы в далеком мире взрослых?
А что есть тишина? Для многих — отсутствие звука. Но слышим ли мы ее? Этим вопросом я задался недавно, сидя здесь же, на крыше, пока вдалеке в честь праздника основания Гровроуза гремел салют. И я бы непременно им насладился, не раздражай меня шум.Раз наша барабанная перепонка улавливает волновые колебания, значит, она работает непрерывно, верно? Но для чего? Чтобы понять: есть звук или его нет. Исходя из этого, получается, что мы и правда слышим тишину. Так я, по крайней мере, решил. И она для меня звучит гулом шумодава, когда подключаешь наушники к смартфону. Приятным ощущением уединения.
...Ромео умеет плакать. Например, над мультфильмами про умирающих животных. Мать Бэмби, Муфаса… И каждый раз как в первый.
В том году я спросил его прямо в лоб: «Почему ты их смотришь, раз они тебя расстраивают?» А он зачесал волосы пальцами и выдал: «Пока ты не задал вопрос, я и не задумывался. Наверное, проверяю, не умер ли я внутри».
И вот опаздываем мы на самолет, а передо мной, как из-под земли, вырастает здание из стекла. То ли офис, то ли элитное жилье. Я застыл с открытым ртом и стал считать этажи. Родители — особенно мама — все подгоняли, сбивая меня, и приходилось начинать заново. Произошла сенсорная перегрузка, и я на всю улицу закричал. А вокруг еще люди, машины и шум. Много шума. Пришлось закрыть уши руками, и только тогда мир затих.
Этажи я досчитал, но на самолет мы, естественно, опоздали. Мама злилась на папу. Папа злился на маму. Тогда я и понял, что на самом деле злятся они на меня, однако здравый смысл и общественное порицание не позволяли им делать это открыто. И в будущем, стоило ругани вспыхнуть вновь, я ощущал виноватым себя. Даже в те моменты, когда это очевидно было не так.
Увидев, как растянулись мои губы, приемная мать с одобрением во взгляде погладила меня по голове и улыбнулась в ответ. Так и закрепилось: если хочешь получать от этой грёбаной жизни хоть что-то хорошее — притворяйся и будь прилежным. Никому, кроме тебя, твое унылое дерьмо не нужно.
И нравится мне, что слова эти — «отдохнуть» и «сдохнуть» — иронично сходны. Будто в детстве тебе не просто так дают кубики с буквами: чуть ошибешься в своем выборе, перепутаешь комбинацию — и пиши завещание. Вместо отпуска на Бора-Бора билет в один конец — гроб с вельветовой обивкой по акции и сырая земля.