Он сам вдруг решил начать новую жизнь — если уж старая так внезапно закончилась.
Для меня всякая, даже самая пустяковая загадка — праздник, я радуюсь каждой неразрешимой проблеме, как новой игрушке, — а как еще прикажете тренировать ум?
Я давным-давно перестал быть тем, что считал «собой», а потому мог становиться кем угодно, по необходимости.
И почему как только человек становится совершенством, он тут же напрочь перестает разбираться в людях?!
Среди моих могущественных коллег бытует мнение, что человек, посвятивший себя
Истинной магии, не может долго оставаться злым, даже если уродился сущим демоном.
Впрочем, добряками от таких штудий тоже не становятся. Глубокое погружение в Истинную
магию скорее просто выводит человека за рамки системы координат «добрый — злой» и за
рамки многих других систем координат заодно. При большой необходимости наш брат может
быть убийцей, или великим благотворителем, или сочетать эти занятия в любой
последовательности, но при этом не станет ни терзаться муками совести, ни наслаждаться
чужими страданиями, ни гордиться собой. Все остальные обычные и даже вроде бы
обязательные в таких случаях эмоции тоже довольно быстро сходят на нет. Действия и события
оцениваются не по шкале «хорошо — плохо», а по каким-то другим шкалам. Скажем, «полезно
— бессмысленно», или «интересно — скучно». Потом, говорят, и это проходит, но на своей
шкуре я такого пока не испытал. В общем, фокус в том, что Истинная магия быстро превращает
практикующего в какое-то иное существо, которое не «лучше» и не «хуже» человека. Оно просто
другое.
Вообще я не раз уже замечал, с большинством людей дело обстоит так: сколько о них не думай, рано или поздно непременно выяснится, что ты все равно переоценил противника. Для дела так даже лучше, но за человечество всякий раз становится немного обидно. Я понимаю, люди несовершенны, но надо же хоть немного стараться.
А зачем еще книжки нужны, если по ним не учиться?
Два хороших человека всегда могут договориться, а если не получается, то и грош им цена.
Варианты есть всегда. Другое дело, что среди них может не быть ни одного приемлемого.
Слабые места союзников знать еще полезнее, чем слабые места врагов.
Уверенность в себе в сочетании с неуверенностью во всем остальном - краеугольный камень настоящего могущества.
Ругать людей имеет смысл, только когда видишь, что это пойдет им на пользу.
До знакомства с Бетти я, как дурак, думал, что литература создается одними буржуа для других, и вдруг обнаружил среди писателей алкоголиков, арестантов, забияк, ставших гениями, властителями дум, кумирами. Люди, чья жизнь была трудной и голодной, изгои могли вызвать трепет в душах образованных читателей, потому что писали, обмакивая перо в кровь собственных страданий и времени, в которое жили.
Иди в дом и возьми книгу, - вместо ответа говорит он. - Я давно не видел, чтобы ты читал. А ведь писателям положено читать.
– Не хотите меня пригласить? - Не танцую, мне очень жаль. - Хоть попытайтесь, мне ужасно хочется танцевать! - В танцах я не силен; зато умираю от желания заняться с вами любовью. Но вы вряд ли согласитесь.
У него никогда ничего не получалось так, как он это задумывал. Судьба всегда обманывала его, принуждая быть ведомым, а не ведущим.
Он знал, что однажды к нему явятся ангелы его персонального апокалипсиса. Оставалось дожидаться, глядя на небо.
Он не боялся смерти. Она была частью его истории, он почти привык к мысли о ней.
"Но сострадание - всего лишь маска инертности, выражение неспособности действовать и быть полезным, лицемерие людей, предпочитающих бонтонную солидарность подлинной вовлеченности в дело".
"Только страдания делают человека настоящим писателем".
"... наша повседневность - это составная часть пути, начало которому было положено задолго до нас, а конца не будет никогда".
"Цена человека зависит от того, как долго он дарил любовь своим близким и наслаждался их любовью".
— Прямо сюда? — спросил господин Белло. — Чевекки делают всё в супницу? — Это не супница, а унитаз, — уточнил Макс, закрывая за господином Белло дверь.
— Господин Белло влюблён.
— В фрау Лихтблау, верно?
— Да, в фрау Лихтблау сверху.
— У нас будут проблемы, — заметил я. — Потому что мне кажется, что папа тоже немного в неё влюблён.
— Штернхайм влюблён? — удивился господин Белло. — Почему?
— А почему ты влюблён? — ответил я вопросом на вопрос.
— Она меня погладила. А твоего папу нет.
— Ну ладно, шансы у вас обоих один к одному. Мне тоже очень нравится фрау Лихтблау. Она очень милая. Допустим, она в тебя влюбилась. Ты считаешь, что тогда она захочет жить с тобой в нашей квартире?
— Да, жить в нашей квартире, — подтвердил он.
— Если она влюбится в папу, она тоже будет жить у нас. Так что в конце концов, безразлично, кого из вас она выберет. Главное, она переедет к нам, — рассуждал я. — Честно говоря, мне бы хотелось, чтобы она выбрала папу. Но ещё неизвестно, влюбится ли она вообще в кого-нибудь из вас.
Правда, папа запретил мне в его отсутствие что-либо трогать в лаборатории. Но ведь я не виноват, что его в это время не было дома. Так что виноват он сам.