— Вася, ты помнишь, в каком классе ты будешь учиться? — разбудил его вопросом муж.
— В первом «А», — устало ответил ребенок. Этот вопрос муж задавал ему каждый день, думая, что если сын пойдет в другой класс или забудет букву, то случится что-то страшное. — А когда я буду учиться в первом «Б»? — спросил Вася.
— Никогда. Всегда будешь учиться в первом «А», — сурово сказал муж.
— Вася, вставай, ты же не хочешь опоздать в школу? — пошел будить сына муж.
— Хочу, а можно? — спросил Вася, закрываясь с головой одеялом.
Вообще-то это миф, что я "жаворонок", - вдруг грустно сказал он, - я - "сова". Просто жизнь такая.
Нынешние первоклассники не знают, что такое сидеть по двое. У них одиночные парты. С одной стороны, хорошо, удобно. С другой – они не знают того, от чего у нас замирало сердце. Они не пихаются локтями, деля парту ровно надвое и устанавливая границы. Мы рисовали черту, отгораживались учебниками. Они не чувствуют плечо и ногу соседа, не пинаются под партой с криками «Ты первая мне наступила!», «Нет, ты первая!». Не закрывают ладошкой тетрадь и не загибают тетрадные листы, чтобы сосед помучился, – он не знает ответ, а ты знаешь, но не дашь списать. Не рубятся в «Морской бой» и «Виселицу». Не мечтают сидеть за одной партой с самой красивой девочкой или самым красивым мальчиком. У них нет одноклассника, к которому могут посадить только в наказание, потому что по доброй воле никто к нему не сядет. Они не знают этой сосущей обиды – твой сосед по парте передал записку, а наказывают тебя. И нет у них этого захватывающего чувства: сосед по парте – твой лучший друг на всю жизнь! Вы всегда будете вместе! Можно забыть, как звали географичку или физичку, забыть имена и лица половины класса, но соседа по парте будешь помнить всю жизнь.
Свой праздник букваря я хорошо помню. Надо было дома сделать корону из картона на голову. Мне досталась буква «К». Делать должна была мама. Маме корона никак не давалась. Буква «К» была похожа на что угодно, только не на букву. А я хотела красивую, яркую. А мама мне сделала кривенькую, косенькую и зеленую – другой краски в доме не нашлось.
А еще нужно было выучить любой детский стих. Маме было неинтересно учить про первую учительницу или первую книжку. Поэтому она выучила со мной Есенина «Дай, Джим, на счастье лапу мне». Я прочитала стих, поправляя корону, которую мама закрепила мне на голове с помощью канцелярской скрепки, а в конце залаяла и завыла на луну, как Джим. Хлопала мне только моя мама. Собственно, это ее была идея – полаять в конце. Чтобы добавить драматизма. Поскольку все сидели с застывшими улыбками и молчали, я решила, что выступление не закончено и надо заполнить паузу. «Есенин пил и гулял, – громко сказала я, – у него было много женщин. Без этого стихов не напишешь. Одна из них – балерина Дункан – умерла. Ее шарф попал под колесо кареты, и она задохнулась. Это стихотворение про собаку. Некоторые люди любят собак больше, чем людей. Их можно понять. Люди – сволочи». Я поклонилась, потеряв корону, и медленным шагом спустилась с лестницы. Про Дункан и людей-сволочей мне мама рассказала. Так, для общего развития.
О крещении я уже сказал, вы и его не считаете таинством. – Зато у вас всё прекрасно с крещением! – ухватился баптист. – Крестите ничего не соображающих младенцев! Человек должен сознательно вступать в веру, в зрелом возрасте. – Вера тебе не партия, чтобы вступать, – возразил батюшка. – И, по-вашему, получается, что до сознательного возраста человек должен быть брошен на произвол судьбы, не имея благодати Христовой. А если он в юные годы умрёт некрещёным? – А если он не хочет быть крещёным? – В младенчестве, как вы изволили заметить, он так и так не знает, чего хочет. В зрелом возрасте, если не захочет быть крещёным, может отречься. Эта свобода выбора за ним сохраняется. Захочет погибнуть – погибнет. Родители хотя бы обеспечат ему спасение в юности. А отвергнет это спасение, когда вырастет, это его личное дело.
«И эту к себе возьму!» Но тотчас вспомнил, что встреча с матушкой будет нелёгкая. Когда же подошёл этот решающий час, отец Александр первым делом объявил:
– Матушка! Это не нам дети, а раздадим по прихожанам!
– Здра-асьте-пожалте! – почти рассвирепела Алевтина Андреевна. – Ты попробуй котят раздай, когда кошка окотится, а тут дети. Прямо так тебе и расхватают!
– Посмотрим.
Вспоминали войну и больше всего любили говорить о Божьем промысле. Например: – Вот ты смотри, отец Николай, в какой день они запустили в космос Гагарина. Не в какой-нибудь, а в день Иоанна Лествичника. Который написал «Лествицу». Лестницу в небо. Совпадение? Как бы не так. Божий промысел. – Так у них и победа над Германией прямо на Пасху пришлась, а окончательная капитуляция – на день святого великомученика Георгия Победоносца. Всё-таки, они молодцы, как ни крути! Вот только лагеря эти… Сколько мук люди приняли! – Ничего не бывает не заслуженно, отец Николай. Я вот тоже всё гневил Бога, выпрашивал себе мученическую кончину. Хотел в святые! Видал такого? А Господь мне вместо этого – извольте в лагерьке пожить двадцаточку. Да и то потом скостил Господь по милосердию Своему. А лагерь – он как будто монастырь с очень строгим уставом. Как у Нила Сорского. И ничего, выжил я и в лагере. Теперь вот на сладкое дал мне Бог тихую старость. Получите, отец Александр!
Когда куры слишком много несутся или когда грибов слишком много в лесу - всегда к войне.
Над кем зубоскалишь, таковым сам будешь.