Из Петропавловска на хлипком автобусе они добрались до деревни. Рядом, в пятидесяти километрах, находилась северная граница Казахстана, за которой простиралась уже Россия. Парочка с юга сразу ощутила, что климат тут гораздо суровее. Алматы прятался от ветров за горами, как за спинами грозных братьев-исполинов. А Жуковка стояла в степи, и неласковая зима изо всех сил старалась закопать ее в снег по самые печные трубы. Жители запасались продуктами и пережидали адскую непогоду дома.Прелести деревенской жизни еще предстояло познать.
– Домик небольшой для начала снимем, со временем выкупим. Корову заведем, свиней.– Ой, сынок, – мама поглаживала его по руке и с сомнением качала головой. – Вы же городские, никогда в деревне не жили. Осилите ли?Младший брат Ярослав, возмужавший и заматеревший после службы в армии, гулял то с одной, то с другой, но жениться не спешил. С приездом Андрея и Тамары фактически переселился к ним под предлогом помощи в благоустройстве старенького домика, который посчастливилось арендовать у местного олигарха. Тот прослезился, что молодежь все-таки возвращается на его богом забытую родину. Значит, поборется еще Жуковка, постоит! На этой волне он отдал дом практически даром, с напутствием плодиться и размножаться денно и нощно.
В декабре 1999 года зима в Жуковке совсем распоясалась. Затяжной буран играючи свалил парочку столбов, поэтому несколько суток деревня сидела без электричества. Это не помешало Анастасии Андреевне Юрковской благополучно явиться на свет.
За несколько месяцев мозги превратились в жидкий кисель, в котором пульсировала только одна мысль – как избавиться от ребенка. Каждый поход в туалет сопровождался надеждой, что вот-вот получится, и она забудет Ромку и заживет прежней жизнью. Но ничего не происходило – ребенок, поселившийся внутри, держался цепко и покидать ее тело не желал.– Ты что творишь? – Оля приподнялась с дивана, увидев, как Роза выливает остатки из недопитой бутылки в раковину.– Если ты будешь еще бухать, я позову Веронику. Мы тебя свяжем и станем кормить из ложечки до родов, чтобы лишнего ничего не принимала, поняла?Оля откинулась на подушку. Сама дура. Дотянула до большого срока, уповала – авось как-то проблема рассосется. Теперь два варианта – или в детдом сдать, или подарить бездетной семье. Выбор очевиден. Оставить себе – об этом она и не думала. Превратиться в мать-одиночку с мелкой копией Каравеллы под боком, терпеть надменные нотации родственников и соседскую трескотню за спиной! «Был бы папа жив, он бы защитил меня от всего мира», – думала Ольга, зарываясь носом в подушку.
Роза через своего гинеколога нашла семью, отчаянно жаждущую ребенка. Как стало понятно, схема эта была отработана годами. При наступлении времени Х и роженицу, и будущую мать определяли в роддом. Детали не разглашали, но Ольга предполагала, что ту женщину оформят самостоятельно родившей, а ей нарисуют в карте какой-нибудь выкидыш. Нюансы интересовали мало, больше волновало, приличная ли приемная семья. Подруга уверила – все под контролем. По словам врача, так помогли уже многим. Девочки из близлежащих деревень приезжали в Краснокузнецк учиться, резво теряли головы и девственность, мотали потом сопли на кулак, не имея средств на аборт. Бездетные же поливали слезами пороги роддомов, умоляя знакомых врачей за любые сокровища отдать отказников, которым прямой путь в детский дом.Семья, собиравшаяся забрать ребенка, оказалась благопристойной, даже передавала деньги на питание. Ольгу бесили попытки ее откормить, как элитную свиноматку для выставки достижений народного хозяйства. Она довольно жестко обрубила гуманитарную помощь, при этом не переставая ощущать незримый контроль. Пару раз на улице показалось, будто за ней следят. Когда Ольга делилась подозрениями, Роза закатывала глаза и заявляла, что это попахивает паранойей.
Как только решение было найдено, и земля под ногами снова стала твердой, Ольга взялась за ум. Место в павильоне она потеряла, потому что после ограбления и последовавших за ним душевных потрясений попросту перестала выходить на работу. На опознание тех самых грабителей ее все-таки вызывали. Она побоялась отказать милиции, пришла с большого бодуна, тщательно маскируя перегар мятной жвачкой. Конечно, это были те самые Тарапунька и Штепсель, но Ольга не собиралась их признавать. Не хватало еще, чтобы потом, отсидевшие и озлобившиеся, они ее нашли. Поэтому дала туманный ответ – вроде они, вроде не они, события той ночи помнит плохо, так как порядочно испугалась.
Кто остался там, в Жанатасе? Этого Оля не знала. Мощные потоки писем, которые соединяли одноклассников после школы, с годами обмелели, затем и совсем иссякли. Если даже с Айшой, лучшей подругой, переписка прекратилась, что уж говорить об остальных. С каждым новым шагом, с каждым новым часом человек уходит все дальше и дальше от юности и от людей, населявших ее. Перемены, переезды, переломы…
Беременность не наступала. Айша методично ходила по врачам, наблюдая, как от назначений и заключений пухнет папка для бумаг. Думан иногда сопровождал, будучи в хорошем настроении, которое, впрочем, могло молниеносно растаять. Так было, например, когда под колеса их машины кинулся какой-то сумасшедший пешеход. Все произошло быстро, и близорукой Айше показалось, что человек похож на Андрюшку Юрковского, но притормозить она не попросила – не осмелилась. Остаток пути слушала нудный монолог, что понаехали в Алматы всякие тупицы. Вот поэтому она и предпочитала ходить куда бы то ни было без мужа и при случае мягко отклоняла его дорогостоящие по части нервов услуги. Бесконечные обследования, анализы, консилиумы желаемого не приносили. Однажды чудо почти произошло, но беременность оказалась замершей. Очнувшись после наркоза, Айша чувствовала, что из нее вместе с нерожденным ребенком выскоблили и чахлые остатки души.
Думан воспринял ее планы равнодушно. Айша подозревала, что у него есть другая женщина, может, и не одна, но это мало трогало. Их брак существовал по инерции – только в угоду косной морали. Всем был важен фасад, а что за ним – никого не волновало.
К большому счастью, городок смог устоять, стряхнув с себя наваждение девяностых. Сменив несколько хозяев, градообразующее предприятие перешло в руки крупной компании. Снова появилась работа. В магазинах исчезли толстенные тетрадки, куда записывали фамилии всех берущих в долг. От снесенных микрорайонов остались пустыри-шрамы, но уцелевшие дома уже сияли свежей облицовкой с пестрым орнаментом. Тут и там красовались клумбы с неприхотливыми цветами, способными выдержать беспощадное солнце. Люди продолжали жить, рожать детей, сажать деревья. Город, как человек после затяжной опасной болезни, выстоял и теперь понемногу приходил в себя.