Роза через своего гинеколога нашла семью, отчаянно жаждущую ребенка. Как стало понятно, схема эта была отработана годами. При наступлении времени Х и роженицу, и будущую мать определяли в роддом. Детали не разглашали, но Ольга предполагала, что ту женщину оформят самостоятельно родившей, а ей нарисуют в карте какой-нибудь выкидыш. Нюансы интересовали мало, больше волновало, приличная ли приемная семья. Подруга уверила – все под контролем. По словам врача, так помогли уже многим. Девочки из близлежащих деревень приезжали в Краснокузнецк учиться, резво теряли головы и девственность, мотали потом сопли на кулак, не имея средств на аборт. Бездетные же поливали слезами пороги роддомов, умоляя знакомых врачей за любые сокровища отдать отказников, которым прямой путь в детский дом.Семья, собиравшаяся забрать ребенка, оказалась благопристойной, даже передавала деньги на питание. Ольгу бесили попытки ее откормить, как элитную свиноматку для выставки достижений народного хозяйства. Она довольно жестко обрубила гуманитарную помощь, при этом не переставая ощущать незримый контроль. Пару раз на улице показалось, будто за ней следят. Когда Ольга делилась подозрениями, Роза закатывала глаза и заявляла, что это попахивает паранойей.
Как только решение было найдено, и земля под ногами снова стала твердой, Ольга взялась за ум. Место в павильоне она потеряла, потому что после ограбления и последовавших за ним душевных потрясений попросту перестала выходить на работу. На опознание тех самых грабителей ее все-таки вызывали. Она побоялась отказать милиции, пришла с большого бодуна, тщательно маскируя перегар мятной жвачкой. Конечно, это были те самые Тарапунька и Штепсель, но Ольга не собиралась их признавать. Не хватало еще, чтобы потом, отсидевшие и озлобившиеся, они ее нашли. Поэтому дала туманный ответ – вроде они, вроде не они, события той ночи помнит плохо, так как порядочно испугалась.
Кто остался там, в Жанатасе? Этого Оля не знала. Мощные потоки писем, которые соединяли одноклассников после школы, с годами обмелели, затем и совсем иссякли. Если даже с Айшой, лучшей подругой, переписка прекратилась, что уж говорить об остальных. С каждым новым шагом, с каждым новым часом человек уходит все дальше и дальше от юности и от людей, населявших ее. Перемены, переезды, переломы…
Беременность не наступала. Айша методично ходила по врачам, наблюдая, как от назначений и заключений пухнет папка для бумаг. Думан иногда сопровождал, будучи в хорошем настроении, которое, впрочем, могло молниеносно растаять. Так было, например, когда под колеса их машины кинулся какой-то сумасшедший пешеход. Все произошло быстро, и близорукой Айше показалось, что человек похож на Андрюшку Юрковского, но притормозить она не попросила – не осмелилась. Остаток пути слушала нудный монолог, что понаехали в Алматы всякие тупицы. Вот поэтому она и предпочитала ходить куда бы то ни было без мужа и при случае мягко отклоняла его дорогостоящие по части нервов услуги. Бесконечные обследования, анализы, консилиумы желаемого не приносили. Однажды чудо почти произошло, но беременность оказалась замершей. Очнувшись после наркоза, Айша чувствовала, что из нее вместе с нерожденным ребенком выскоблили и чахлые остатки души.
Думан воспринял ее планы равнодушно. Айша подозревала, что у него есть другая женщина, может, и не одна, но это мало трогало. Их брак существовал по инерции – только в угоду косной морали. Всем был важен фасад, а что за ним – никого не волновало.
К большому счастью, городок смог устоять, стряхнув с себя наваждение девяностых. Сменив несколько хозяев, градообразующее предприятие перешло в руки крупной компании. Снова появилась работа. В магазинах исчезли толстенные тетрадки, куда записывали фамилии всех берущих в долг. От снесенных микрорайонов остались пустыри-шрамы, но уцелевшие дома уже сияли свежей облицовкой с пестрым орнаментом. Тут и там красовались клумбы с неприхотливыми цветами, способными выдержать беспощадное солнце. Люди продолжали жить, рожать детей, сажать деревья. Город, как человек после затяжной опасной болезни, выстоял и теперь понемногу приходил в себя.
В кособокой беседке сидели трое, каждый думал о своем. Человек идет по дороге жизни, неминуемо делая ошибки. Подчас чудовищные. Может, главный урок в том, чтобы, совершив их, найти в себе силы жить дальше? – У вас есть дети. Это счастье, которое позволяет примириться с любыми невзгодами, – произнесла Айша.
Однажды в СИЗО заключенный по прозвищу Чупос устроил акцию протеста. Его осудили на семь лет за изнасилование, и объявление голодовки он посчитал верным способом в борьбе с беззаконием. Надругался он действительно над кем-то или нет – история и сам Чупос об этом умалчивали.Он задумал зашить себе рот и уговорил Зафара, бывшего когда-то на воле хирургом, провести операцию. Сказано – сделано. Прошло меньше недели – Чупоса отпустили. Скорее всего, и вправду не был виноват.
Город был усыпан коммерческими киосками, да что там город – все постсоветское пространство выживало за счет «комков», круглосуточно торгующих водкой, сигаретами, презервативами и прочей мелочью. Коробка из стекла и металла, где сутки через трое работала Оля, гордо именовалась павильоном, так как состояла из двух стандартных киосков. В одном – продукты питания, в другом – бытовая химия, посередине – небольшой тамбур и прилавок. В продуктовой секции стоял холодильник, там же в закутке – топчан, на котором по-спартански коротали ночи продавцы.
Голодать и мерзнуть, как в первую свою кузбасскую зиму, Ольге больше не хотелось. Сдавая смену, она записывала, что продала, например, не десять блоков сигарет, а пять. Ехала на оптовку, покупала недостающие и отвозила сменщице. Так же и с шоколадными батончиками и прочей мелочью, расходившейся довольно хорошо. Приятную разницу, практически равную оплате за смену, клала себе в карман.